Египетский дом

– День начинается с говна. Отойди–ка! – Славик натянул промасленные брезентовые рукавицы и, взяв в руки ломик, не спеша откинул крышку люка, откуда потянуло парком и зловонием.

– Так это к деньгам, – с готовностью откликнулась Женечка, наморщив носик и отступив на пару шагов от люка.

В окнах первого этажа показались любопытные лица жильцов. Грязная марля колыхнулась и обвисла на поспешно захлопнутой форточке.

На расчищенном пятачке заваленного снегом ленинградского двора–колодца столпились люди в драных телогрейках. Неторопливо переговариваясь, они время от времени заглядывали в зловонный люк.

– У кого тросик–то, мужики? – Славик снял рукавицу и смачно высморкался, зажав нос двумя пальцами. Зеленая сопля, описав короткую дугу, повисла на заледенелом сугробе.

Женечку передернуло от отвращения, и она поскорее перевела взгляд на синицу, колупавшую клювом белый сверток в вывешенной кем–то за окно авоське. С утра подмораживало. Югославские сапоги на поролоновой прокладке не держали тепла. К тому же на левом разошелся шов внизу, у самого мизинца, угрожая промоканием при первой же оттепели. Пытаясь согреться, Женечка начала постукивать носком одной ноги о пятку другой.

– Ну че переминаешься, замерзла? – добродушное лицо Ваньки–Бояна розовело от морозца под потертой ушанкой, сдвинутой на затылок. – Тока–тока подморозило, а ты уже топчешься.

– Да холодно тут без толку стоять. Сапоги–то у меня импортные. На нашу погоду не рассчитанные.

– А ты валенки достань, – Ваньке явно хотелось потрепаться с молоденькой техником–смотрителем. – Или ноги газетой обертывай, шоб тепло не уходило.

Привыкшие к беззлобной болтовне Ваньки, прозванного Боя-ном за готовность трепаться по любому поводу, водопроводчики начали переглядываться и подмигивать друг другу. Почувствовав поддержку зала, тот перешел к описанию ужасов холодных зим в его уральской деревне.

– А че, мужики, хотите верьте, хотите нет, но у нас, бывало, утром по нужде пойдешь, ну и эта… в снег сплюнешь, дык плевок на лету замерзает. А тут чуть–чуть морозом прихватило – и девушки красивые сразу жаловаться начáли, видать, никто их не греет. Иди сюда, техник, я тебя согрею, – Ванька попытался обнять Женечку полами распахнутого ватника. Та ловко увернулась.

– Иван, не дури, – строго сказал Славик и под одобрительный гогот мужиков добавил: – Вон твоя горячая женщина идет.

Из подворотни в расстегнутой на груди телогрейке, быстро перебирая короткими кривоватыми ногами в неизменных резиновых сапогах, выкатилась Марьяша. Пряди ее седых волос выбивались из–под синего теплого платка, завязанного под подбородком. Подол юбки неопределенного цвета прикрывал ярко–голубые рейтузы. Ни с кем не поздоровавшись, она деловито уставилась в открытый люк:

– Ну че, дворники, опять палок в канализацию накидали, а нам чистить?

– Палки знаешь куда кидают? – не стал развивать тему Славик. – Тросик–то чего не принесла?

– Дык, он у Немца еще с той недели, – виновато захлопала глазами Марьяша.

– Тю–ю–ю, – свистнул Ванька, – плакал наш тросик. Он его давно, небось, загнал и пропил. А где сам–то? Эй, смотритель, ты Госса сегодня не видала?

Где–то с год назад, таким же холодным декабрьским утром Женечка Игнатова вышла из станции метро «Чернышевская» и медленно направилась в сторону набережной. Медленно, потому что, в вечном страхе опоздать, всегда приезжала загодя, чтобы потом маяться, дожидаясь положенного часа встречи. В воздухе висела гарь вперемешку со странным запахом сладкой ванили, просачивающимся сквозь закрытые окна хлебопекарного завода.