1
Сегодня я отправился на работу на час позже – сослали в цех на «фотографию рабочего дня». Почему на «фотографию», а не на «хронографию» – непонятно. Кто знает, о чём речь – тот поймёт… Впрочем, не буду обижать остальных – так называется хронометраж какого-либо трудового процесса.
Вообще-то, в моём нынешнем ранге – замначальника цеха – такими вещами уже не занимаются. Но – лето, пора отпусков, меня попросили, я не гордый, согласился.
И вот, еду с «верхним цехом». Так у нас называется администрация – они на четвёртом этаже обитают, над производственными цехами. Рабочий день у них с девяти, а у пролетариев – с восьми. Поэтому мне сегодня вроде как час жизни подарен: «фотографию» начинаю с обеда, а закончу в пять. Мог бы и на рабочее место прибыть к часу. Но вот этого-то точно моё положение мне не позволяет – не по инструкции, а по совести. Зайду в свой цех, кое-что проверить надо перед закрытием нарядов…
– Пробейте, пожалуйста… – Она коснулась моего запястья пальцами и протянула талон.
Я узнал её по голосу – у неё голос… короче, в любой толпе узнаешь – но глаза поднял. И сразу в её глаза угодил. А глаза у неё… ну, тоже… просто – ёлки-палки, какие глаза.
Пока я пробивал талон, она отвернулась – разговаривала с кем-то.
Я тронул её руку, державшуюся за поручень, точно так же, как она мою: пальцем провёл по запястью.
Она глянула на меня. Глаза улыбнулись… нет, они уже улыбались, просто кусочек этой улыбки достался мне.
– Спасибо, – сказала она.
– Не за что, – сказал я.
Так хотелось, чтобы она не отворачивалась.
– Есть, за что, – сказала она, продолжая улыбаться.
– Рад, что сумел помочь. Обращайтесь.
– У меня больше нет талончиков.
– Давайте пробью что-нибудь ещё.
Мы тихо смеялись и продолжали нести чушь наподобие этой.
– Одолжить вам рубль?
– Одолжите.
– Пробить?
– Пробейте.
Нас теснили и толкали выходящие и входящие в автобус граждане нашего небольшого городка, спешащие на работу, как и мы. Но порвать «невидимую нить» они были не в силах – даже, если бы попытались сделать это осознанно и целенаправленно.
Я полез в кошелёк.
– У меня только пятёрка.
– Дырявьте пятёрку, – она засмеялась и посмотрела с вызовом.
А смех этот – чуть приглушённый – таким… таким стал… просто кишки в узел завязались…
Я протянул стоящей передо мной начальнице планового отдела пятёрку – да мне и четвертак не слабо было бы – и сказал:
– Пробейте, пожалуйста.
– ???
– Смелее, Виктория Викторовна, смелее!
Тут я почувствовал, что меня оттесняют и пытаются отобрать пятёрку. Это была она – та, для которой я старался.
Закончилось всё нашей остановкой. Нас вынесло в разные двери. Её подцепили коллеги из техотдела, и всё, что мне оставалось – идти следом.
Её зовут Анна. Анна Владимировна, разумеется – это закон на нашем предприятии коммунистического труда: в рабочее время на рабочем месте только по имени-отчеству. У неё роскошные рыжие волосы и стройная фигура. Кстати, она вроде бы спортсменка в прошлом, вот только не знаю, по какому виду… По какому-то такому, который не портит женских форм.
Почему я раньше её не замечал?
Нет, замечал, конечно – не заметить её нельзя. Я просто никогда не смотрел на неё как на женщину… Почему?..
Во-первых, некогда было – три года назад я влюбился и был, что называется, в романе. Разводился с первой женой, женился на второй – на той, в которую влюбился. Потом – медовый… у нас это было полгода. Теперь вот всё устаканилось: страсти поостыли, мы стали просто супругами.
