Ложь

Кто-то скажет, и все поверят:

Одиночество горше полыни…

На засов я закрою двери

И расправлю усталую спину.

Одиночество – не диагноз.

Не болезнь, не порок, не увечье.

Просто души бывают разные –

Мне не нужен весь мир на плечи.

Не нужна суета и движение,

Ощущение стаи не нужно –

Чашка чая подарит забвение

И согреет озябшую душу.

Вы боитесь, не так ли? Боитесь…

Быть ненужным, пустым и разбитым.

Но признайтесь себе: вы стремитесь

Перестать ощущаться забытым?

Но не всеми, а кем-то конкретным.

Братом, мужем, сестрою, родными…

Почему же должно быть запретным

Одному быть, но стойким и сильным?

Мне не больно. Не страшно. Не грустно.

Я одна, как тот лист на ветру…

Я свободна, но в сердце не пусто.

Я смеюсь. Я танцую.

Я вру.

Лепестками увядшей сирени

С неба сыплются яркие звёзды.

Им не больно – они почти тени,

А внизу их пуховые гнёзда…

Там, в долине у моря, их земли,

Где у каждой отец и подружка,

Где за ужином бабушка дремлет,

А на завтрак – с лимоном ватрушка.

Они счастливы, веришь? Я верю.

Им не скучно, не страшно, не грустно.

Они светят в открытые двери,

И стучатся в глазок там, где пусто.

Звёзды греют, как солнце в июле,

Как пуховый платок и какао.

На дежурстве Антон, Глеб и Юля…

А тебя как зовут? Может, Слава?..

Быть звездою не сложно, поверь мне.

Осветить чей-то путь и утешить,

Ну, чего ты сидишь?! Скорее!

Хочешь полную горсть черешен?

Лимонно-апельсиновым желе

На землю мягко осень опадала,

А я застряла в хмуром ноябре,

Уснула крепко, словно век не спала.

И в мире серости, туманов и озноба

Мне виделся чудесный сон о том,

Что мы гуляли полем, слышишь, оба –

Шагали в разнотравье босиком…

Ты шёл к ручью, а я бежала к счастью,

И бабочка вдруг села на плечо,

Шепнула о непрошенном ненастье –

Босым ногам вмиг стало горячо.

Горело поле и мечты горели,

И травы, и надежды, и душа…

Но разве ж так бывает, чтоб в апреле

От боли онеметь, едва дыша?..

Я оглянулась – ты стоишь, смеёшься.

Хохочешь, словно древний Люцифер.

И огненный ручей ужами вьётся,

Ласкает твои стопы, лицемер…

Зажмурюсь, чтоб не видеть крышку гроба,

И прочь из плена-сна бегу скорей

В мир серости, туманов и озноба –

Навек в душе двенадцать ноябрей.

Мы странные. Мы жаждем тишины,

Но с жадностью голодного койота

Себя бросаем в зной глухой толпы

И массовости воспеваем оды.

Мы странные. Никто не любит боль,

Однако войны почему-то не в новинку,

Хоть каждому из нас на рану соль,

Когда солдат собой накроет мину.

Мы странные. В любовь никто не верит,

Однако песни и сонеты лишь о ней…

И вечерами мы не запираем двери

В надежде жертвой стать её сетей.

Мы странные. Нам чуждо быть жестокими,

Но посмотрите на зверей и на людей:

Животное – не лев четвероногий,

Животное двуногое теперь.

Мы странные. Мы жить хотим достойно,

Но руки в кровь стирать хотят не все…

Но кто сказал, работать – непристойно?!

Трудяге некогда мечтать об осетре…

Мы странные, нелепые созданья –

Смешливые, наивные глупцы,

Мы вечерами мелко трусимся в трамваях,

Чтоб по ночам о счастье видеть сны.

И взять бы да исправить всю нелепость,

Перекроить мировоззрение и цель…

Но нет, нам некогда. Не в этой жизни.

Мы странные. Мы странные, поверь.

Средь жестоких убийц и мучителей

Есть палач пострашнее, поверь.

Кем он будет: отцом иль учителем?..

Для него нет закрытых дверей.

Нет ключей и табу, нет запретов,

Приглашенья ему не нужны.