Песня цветов аконита

Звенят стремена, пахнет мокрой травой и лошадиным теплом. Прозрачное небо – серое от жары, облачко, похожее на бегущего зайца. Ах, как хорошо!

С привизгом девочка осаживает коня. Ее волосы с разноцветными вплетенными бусинками из крашеной глины давно не знали гребня. Спрыгивает на землю – широкие штанины не сдерживают шага. Бежит к отцу. Его ладони с грубой кожей крепки, а губы привыкли смеяться и выкрикивать команды всадникам. И сейчас он широко улыбается.

Другая девочка, рыжеволосая, застенчивая до дикости, выходит из-за спины отца. В руках ее – кукла из конского волоса. Обнимаются сестры.

А мать не покинула стен жилья. Черноволосая хрупкая женщина все время болеет, хоть и родила здоровых дочерей. Ее не лечит воздух степи, она чужеземка – и не надо о ней.

– Шафран, ты лихая наездница, – отец не скрывает гордости за старшую. – Скоро тебе тринадцать, будешь скакать на празднике Трех Даров. Награду получишь!

Его широкое темное лицо властно и весело. Она порывисто обнимает отца…

Хали вновь гонит от внутреннего взора живые картины. В пятнадцать лет беспечная юная всадница покинет сухие и пыльные степи, чтобы через два года подняться высоко – так высоко, как может женщина в этой стране. Больше она никогда не увидит родных, даже мать, рожденную в Тайё-Хээт.

Человек с глазами цвета терновых ягод запрёт дитя холмистой степи в ледяную беседку, украшенную изящным и острым узором. Та, кого называли Шафран, станет – Омиэ. Она будет любить только дочь. И умрет молодой.

«20 день месяца Выпи, год 324 от Великой осады. Сияние неба погасло. Благословенная Омиэ, чья доброта согревала страну, ушла вослед своим предкам. Все Земли Солнечной Птицы, скорбят о ней, и лишь в дочери, Хали Желтом цветке, находит утешение повелитель».

(из придворных хроник)

Мальчик стоял на коленях возле рыжего холмика. Цвел жасмин, и стрекозы садились на плечи. Все осталось, как раньше – так же скрипит колодезный ворот, так же саднят царапины, оставленные колючим кустарником. Только родителей нет. Почему? Они были совсем недавно, еще зимой, а потом заболели. Мальчик не плакал – видя чьи-нибудь слезы, тетка, толстая шумная женщина, сама начинала реветь в три ручья. Тетка была незлой, но ворчливой. Судьба подарила ей трех детей – двух девочек и еще одного мальчика, только очень маленького. Он все время кричал. Просил есть.

Сзади затрещали ветки. Мальчик быстро поднялся с колен.

– Йири, вот горе! Перестань ходить на могилу, не тревожь души родителей! Наказание, а не ребенок!

Мальчик молчал, теребя верхнюю губу. Он всегда слушал старших, но тут были его родители. Он угрюмо зашагал вслед за теткой. Все же она кормила его.

– Йири, сделай нам игрушку! – тут же пристала старшая из сестренок. Младшая толком не говорила еще. Мальчик огляделся по сторонам, увидел рогатый корешок на земле, обмотал его стеблями повилики, кончик стебля оставил свисать.

– Смотри, это бык. Он говорит: «муу!»

Девочки засмеялись. Потом старшая полезла на веревочные качели – она любила качаться. Йири взялся одной рукой за веревку, другой – за сиденье, темную доску. Слегка подтолкнул…

Хромая, вышел дядя в почти новой темно-синей куртке-кэссу. Собрался в большое село? Или просить в долг у соседа? Йири видел того однажды. Худой, но важный. Говорят, у него есть дочь немногим младше Йири, и он души в ней не чает. Мальчик вздохнул. Его, Йири, наверное, тоже любят… Только не очень-то это показывают.