Сегодня подошла к концу первая глава моей авантюры. Можешь выдохнуть спокойно – я теперь в Городке, среди старых друзей. Встретили очень сердечно и очень буднично. В Городке словно бы нету никакого своего времени, и только когда привезёшь щепотку с собой, часы начинают тикать, плавленый сыр – дорожать, женщины – стареть. Хотя в музее истории края будто бы успели открыть какую-то комнату в мою честь, вообрази. Но она сейчас на реставрации и посмотреть нельзя.
Лившиц, конечно, зазывал меня в Москву. Там, говорил, мне проще всего будет затеряться. Пришлось ему объяснить, что в Москве я показываться никак не могу – я, по самым скромным подсчетам, задолжал прокатчику четыре миллиона штрафа. Лившиц меня поднял на смех. Еще бы, что ему четыре миллиона, у него бизнес геологический.
Зато здесь я, уж поверь, в полной безопасности. Снаружи даже интернета нет – а когда Аркадий Петрович вечером выключает электричество, нет и внутри. От интернета меня убедительно просили держаться подальше, да это и к лучшему. Вокруг – леса, леса! Громадные озёра! Часто видел их с высоты, никогда не видел высоту их глазами – теперь наверстаю. Обещают мне землянику (съедобную ягоду) и комаров. А добираться сюда по земле ужасно, поэтому место спокойное. В поезде турбулентно, жарко, воздух африканский девяносто четвертого года. Звуки в нём витают аутентичные. А ранним утром – сырая тропосфера, и всего три минуты стоянки, чтобы побросать вещи на пути да выскочить в окно. Какой такой упорный преследователь станет это терпеть, ради меня-то?
ХХХ я спрятал надежно. Часто выходить на связь не смогу, и ты будь, пожалуйста, осторожна. Письма мои никому не показывай, даже хорошим друзьям. Да хорошие и не смотрят через плечо.
Сейчас думаю о тебе. В номере темно, только от ноутбука ленового плывёт озоновая синева. Если сейчас, в тишине, прикрыть ненадолго глаза, очень легко верится, что я дома.
Слушаю комаров. Какой чудесный, какой первобытный звук, совсем позабытый. Васька уже лёг спать, а я, вот, письмо сочиняю. На днях отправлю, если будет спокойно. Ответ буду ждать, но ты убедись, что всё тихо. Главное, напиши, как ты, как дела у наших, что наверху произошло.
Ты, пожалуйста, держись там. Очень за тебя тревожно, но ты будь уверенной. Не выражай никаких политических симпатий, от всяких инициатив держись, очень тебя прошу, в стороне. Меня упоминать избегай, если нужно – зови Кирюшей, меня тут все так зовут. Не дразни зверя. Долго это мракобесие (плохая нестабильная ситуация, ужасная власть) не продержится. Уже, я знаю, по швам трещит. Наши все возмущены. Народ у нас доверчивый, но скоро до самого тупицы доходить начнёт…
За окном детский голос на всю улицу: «Немцы!» Потом второй: «Тратататата!» Звонко так. Васька матом ругается. Аркадий Петрович нас поселил в академическую гостиницу, и обходится ему наше проживание в тридцать шесть рублей в день. Это потому, что мы в штате Института. Рядом живут студенты из Ижевска и Москвы, но они тут не ночуют, а только приходят есть плавленый сыр.
Завтра мы будем пить водку, потому что мы гости. А на следующий день – потому что День Городка.
Батарея разряжена. Надо спросить, зачем Аркадий Петрович на ночь отключает электричество. Тьма здесь по ночам древняя, дочеловеческая, её и с электричеством не взять.
