Пролог
Имельда Ноэми Мерседес умирала. Она точно знала, что умирает: тело налилось свинцовой тяжестью, на грудь словно положили наковальню, за каждый вздох приходилось бороться. Слабость и жар не позволяли даже поднять веки, и в темноте, окружавшей Имельду, плавали красные круги и ослепительно-белые кляксы. Невыносимо хотелось пить, но воды ей не давали уже много часов, а попросить она не могла, да и бессмысленно это. Они хотят её смерти, ждут с нетерпением, зачем же давать обречённой хоть глоток воды, хоть миг надежды?
Взвизгнул засов, хлопнула дверь, с шорохом тафты и стуком каблуков мимо ложа умирающей прошла женщина. От запаха мавританских благовоний запершило в горле. Опять проверяют, а остальным говорят, что ухаживают за больными. Когда Имельду с мужем переносили в эту хижину, едва защищавшую от непогоды, свекровь громко причитала и пугала всех какой-то индейской горячкой. Дескать, она уже перенесла эту заразу один раз, больше не заболеет, сама и будет ухаживать за сыном и невесткой. Зато после, когда испуганные негры разбежались подальше от хижины, о заботе речи уже не шло. Донья Исабель заходила по двадцать раз на дню, но только шипела как та змея: «Когда ж ты сдохнешь, нищенка? Упокойтесь уже с миром, Кристобаль!» Свояченица же, Хуана, вообще не проронила ни слова. Принесённую воду тут же выливала на земляной пол, а нетронутую еду уносила, отдавала собакам прямо возле хижины. Сквозь тонкую щелястую стену каждый раз слышны были взрыкивания и скулёж, когда звери делили подачку.
Имельда могла понять ненависть к себе, чужачке, у которой из приданого был только длинный шлейф предков, старинное кольцо и кошель с золотом, который отец с душевной болью вручил зятю после венчания. Но Кристобаль? Как донья Исабель могла так поступить со своим сыном?! Тут женщина в глубине комнаты тихо ахнула.
– Как он, Хуанита? – высокий голос доньи Исабель резанул по ушам, хотя говорила она негромко. Вероятно, за дверью стоит негр-охранник, которому велено не пускать к больным никого, кроме самой госпожи и её младшей невестки. Ведь зараза может разлететься по асьенде[(1)] с быстротой ветра.
– Соболезную, матушка, – голос Хуаны, младшей невестки доньи Исабель де Кастро Нуньес, был полон чего угодно, только не соболезнования.
– Наконец-то, слава Пресвятой Деве и святому Мигелю[(2)]! Отмучился, – с облегчением выдохнула донья Исабель. – Сейчас обмоем, а дрова уже сложены. А что эта?
Шаги Хуаны приблизились к ложу Имельды, прохладная рука легла на шею, нащупывая вену. А Имельда и дышать перестала, кажется. Кристобаль мёртв. Его чёрные сверкающие глаза больше не откроются, никогда он не назовёт её любимой, женой, не обнимет…
Свояченица отняла руку.
– Кажется, тоже померла, матушка. Жилка не бьётся.
– Даже если и нет, – задумчиво произнесла донья Исабель, – всё равно умрёт. Снимите с них украшения, не отправлять же на костёр вместе с телами. Кресты не трогайте, и так нам отмаливать, что оставили их без исповеди.
Ловкие руки Хуаны вытащили из ушей умирающей серьги, украдкой покрутили крест – старинный, с сапфирами – и принялись стаскивать с пальцев кольца. Кольца эти дарил Кристобаль. На помолвку, венчальное, и просто так – потому что ей понравился золотой цветочек с крохотным рубином в середине, потому что хризолит подходил к зелёному её платью, потому что голубой топаз будет напоминать об этом невероятном, высоком небе над Карибами до самой их смерти. Кто же знал, что смерть так близка? Имельда заплакала бы, но в иссушенном теле не хватило влаги даже на одну слезинку. Ничего, скоро она последует за мужем, они вновь будут счастливы – на небесах.
