Другая история

Новый день, поднимаясь над городом, заставляет его двигаться. Наполняются потоками машин улицы. Солнце, поднявшись над пробками, нагревает асфальт, и тот дымится. Душные рощи тополей обнимают Столицу изнутри, редкие березы пластиковыми стяжками перехватывают дворы видавших виды пятиэтажек. Люди текут по городу, как поток венозной крови – душной, густой. Людей так много, что здесь трудно дышать.

Каждый, кто хочет дышать – должен уходить от людей. Это сложно – люди не склонны никого отпускать сами. Чтобы быть людьми, людям нужны люди – даже эта несуразная фраза наполнена людским, человеческим до краев. Правила, традиции, необходимости, потребности – всё это удерживает нас вместе, и мы задыхаемся.

Тот, кто сможет сделать первый шаг в сторону – одновременно простой и сложный, непонятный окружающим и пугающий для самого себя – неожиданно почувствует, что людской поток перестает удерживать его. Течение сильно на середине потока, а у берегов оно заметно слабеет – на то они и берега. Чем ближе к берегам – тем меньше людей, и тем более пугающими и непонятными кажутся немногие, сторонящиеся середины потока.

А тот, кто покидает поток совсем, неожиданно находит, что теперь он может увидеть свой город снаружи – и облик людей, текущих сквозь город и варящихся в себе самих, вызывает у него чувство страха. Возвращаться к потоку не хочется – он смотрит, и думает: чем же я дышал, пока был там?!

Но теперь он один.

Если ты хочешь, чтобы у тебя было достаточно воздуха, чтобы дышать, если хочешь увидеть свой город со стороны – тебе придется стать одиноким. Даже если у тебя есть семья, есть близкие. Это особенное, странное, внутреннее одиночество. Люди таких не любят, таких выталкивают из своего круга при первой возможности – потому, что человеческого в них остается мало.

Каждый день уступает место ночи, которая медленно приходит в город. Те, кто течет по городу в духоте, видят спускающийся полумрак, и отправляются по домам. Те, кто смотрит на город со стороны, чувствуют, как сначала у них внутри настает ночь, а потом снаружи тоже становится темно. Вот, по большому счету, и вся разница между первыми и вторыми.

Иногда они прогуливались на заднем дворе.

Компания, где они работали, располагалась в старых корпусах мебельной фабрики. Конечно, за десятилетия изменений от этой самой фабрики и воспоминаний-то не осталось, разве что большущий внутренний двор-колодец еще хранил в себе маленький скверик. Скверик не жаловали ни сотрудники модных издательских домов, ни работники айти-компаний, арендовавших здесь офисы – наверное, поэтому он прекрасно подходил для неторопливых разговоров.

Ольга закурила.

– Я помню, что ты рассказывал тогда, про возраст… я сама воспринимаю себя так, как будто мне уже давно сорок. Я плохо чувствую себя в компании с людьми моего возраста, а с сорокалетними намного лучше.

Алексей улыбнулся, но как-то невесело – скорее, узнавая в сказанном нечто знакомое.

– Это одиночество. Потом сорокалетним тоже будет не по себе.

– Я знаю. Интересно, на сколько лет я буду ощущать себя тогда?

За большими окнами первого этажа здания, вдоль которого они шли, пустовал танцевальный зал. Обычно там собирались к вечеру. Он заглянул в окно – зеркала во всю стену, погасшие светильники, старый музыкальный центр.