Павлик

Приемная была просторна и шикарна. А секретарша – молода, красива и сексапильна. Павлик с интересом разглядывал и первое, и второе. На девушку смотреть было интереснее, но как только она села за массивный стол, скрыв таким образом от Павлика свою нижнюю половину, мотивация уменьшилась ровно в два раза. Впрочем, верхняя половина девушки тоже была что надо. «Лет двадцать пять, максимум – двадцать семь», – прикинул Павлик. Высокая, сто семьдесят точно, даже пожалуй чуть выше. Длинные русые волосы, кругленькое личико со смешно вздернутым носиком, пухлые губы, чуть тронутые неяркой помадой, и огромные глаза. «Как у трепетной лани, – подумал Павлик и улыбнулся. – Вот ведь, – продолжил он размышлять, исподтишка поглядывая на хозяйку приемной, – трепетную лань, поди, никто толком и не видел, а глаза такие: как встретишь – и уже не сомневаешься, чьи они. Устойчивый архетип», – он улыбнулся еще раз, но уже про себя, и продолжил наблюдать за обладательницей трепетных глаз. Та что-то сосредоточенно печатала, изредка отрываясь от монитора и заглядывая в лежащие перед ней на столе листы. Она тихонько шевелила губами, словно проговаривая про себя текст, и выглядело это на редкость серьезно, но Павлик снова подумал о том, что трепетности и трогательности в ее облике гораздо больше, а неприступность – лишь фасад, за которым подлинная суть скрыта от посторонних и докучливых глаз. Тонкие пальцы бегали по клавиатуре с невероятной скоростью. Вдруг, словно вспомнив о чем-то, секретарша на миг отвлеклась от монитора и посмотрела на Павлика:

– Может быть, все-таки кофе или чай?

Хотя спросила девушка вроде бы довольно приветливо, молодой человек внезапно смутился и неловко махнул рукой:

– Не, спасибо, уже достаточно на сегодня.

Она кивнула и снова повернулась к компьютеру, а Павлик смутился еще сильнее и неожиданно разозлился на себя:

– Хотя нет, раз так, давайте кофе!

Непоследовательность посетителя, похоже, никак не удивила девушку, а если и удивила, то ей удалось никак этого не показать.

– Черный? Сахар, сливки?

– Черный с сахаром, сливок не нужно.

Павлик поерзал на диване и уставился в огромное окно. Москва была где-то далеко внизу. В нескончаемой пробке ползли машины по набережной Москва-реки, сновали толпы людей, похожих отсюда на муравьев. Павлику почему-то пришла на ум огромная анаконда, бесцельно ползущая из безымянного ниоткуда в не менее загадочное никуда. Очевидными становились тяжкие внутренние противоречия, которые раздирали ее, однако некая скрытая и только ей самой понятная внутренняя мотивация заставляла эту змею лениво изгибаться, замирать на время, и все это только затем, чтобы снова начать движение к цели, весьма при этом смутно ею самой осознаваемой. Небо было пронзительно синим и приветливым. Небольшие кучевые облачка походили на редких косматых барашков, пасущихся на голубых просторах. От неба веяло покоем и благодатью, от судорожных перемещений гигантской анаконды внизу – обреченной неустроенностью, но все вместе – покой горнего и неустроенность дольнего московских улиц – создавало общее ощущение завершенности и странной гармонии. Впрочем, стоило только сместить фокус внимания на что-то одно – на медленно передвигающиеся по небу облака или на судорожные движения неприкаянной анаконды внизу – гармония тут же рушилась, и чтобы ощутить ее еще раз, приходилось делать усилие и снова собирать в фокусе внимания верх и низ.