Я стою под дверью учительского кабинета. Ну почему меня не приглашают? Странно всё это. Мама зашла туда давно, и тишина. О чём можно так долго говорить?
А стою я здесь потому, что меня перевели в эту обычную общеобразовательную школу из коррекционной.
Почему я там учился? Плохо со зрением – глаза «косят» помимо моей воли, «сбегаются» на переносицу. Ношу очки со специальными корректирующими линзами. Врачи говорят, что если зрение не выправится, то будут на следующий год делать операцию на глазах. Хорошего мало, но куда деваться. Ни я первый, ни я последний.
В старой школе подобных мне было много. Несколько учеников были совершенно слепыми, или, если более корректно, – незрячими. Именно под них создавалась вся инфраструктура школы. Правда, там учились и обычные, здоровые ребята из микрорайона. И между учениками не было различий. Мы были равны. По крайней мере, я не замечал неравенства и ощущал себя на равных среди слепых и зрячих, среди больных учеников и здоровых, чувствовал единым целым со всем школьным коллективом. Хорошая была школа, чего зря говорить. Меня все знали, я всех знал.
А ещё я заикаюсь. Ну, не так уж, чтобы очень, но когда волнуюсь, то заикаюсь сильно. Периодически прохожу лечение, постоянно наблюдаюсь у логопеда. Да и сам всячески стараюсь преодолеть этот недостаток. Получается, но не до конца. Однако тешу себя надеждой, что в один прекрасный момент всё встанет на свои места, и я буду говорить легко и непринуждённо.
В бывшей школе я особо не придавал значения этому дефекту моей речи. Да, заикался при ответах на уроках, заикался в беседах с товарищами. Куда же без этого заике? Однако и учителя, и ученики относились к этому с пониманием, поэтому я чувствовал себя вполне комфортно.
Там к любому относились таким же образом. Хорошо было в той школе, хорошо!
Помимо учёбы нас, больных ребятишек, «вели» врачи, наблюдали каждый день, лечили. Другими словами, рай в отдельно взятом учебном заведении.
Однако взрослые дяди и тёти почему-то решили коррекционную школу закрыть, а нас, сирых и убогих, растолкать по другим общеобразовательным учебным заведениям областного центра. И назвали этот процесс оптимизацией.
Ну-ну, посмотрим, с чем её едят оптимизацию эту.
Вот поэтому я и стою под дверью учительской в новой школе, общеобразовательной, подпираю стену, глазею по сторонам, жду, когда меня поведут в мой новый класс, представят будущим одноклассникам.
Правда, и на меня глазеют местные аборигены, вернее, аборигенки, изучают пока только визуально.
По коридору в мою сторону идут две девчонки. По виду – старшеклассницы. Класс одиннадцатый. Выпускницы. Одеты вызывающе и откровенно. Впрочем, им есть что демонстрировать в отличие от меня, худого и длинного. Сам понимаю, что не «качок», не объект для девичьего восторга, чего уж. Руки-плети свисают вдоль туловища; тощий, да впридачу и очкарик. И, как венец несовершенства, – бледное, вытянутое, прыщавое лицо.
«Глиста» – иногда называли меня одноклассники в той школе. Но без унижения, любя. Я это чувствовал и не обижался.
А ещё бабушка с мамой называют меня каждая отдельно, но обе одинаково: «горе моё луковое». Я знаю, что они безумно любят «своё горе», и «горе» любит их тоже.
