Навстречу Мэй

Серебристый осколок небоскреба вонзился острым шпилем в середину темно-синего лондонского неба. У его подножья золотистой гирляндой поблескивал суетливый город. Темза, неизменно угрюмого цвета, неспешно виляя красивыми изгибами, уходила на север. На тридцать втором этаже горделивого стеклянного великана кипел предвыходными эмоциями роскошный ресторан.

– Это гениально, Зак. Старина, я не перестану повторять: талантливый человек талантлив во всем. Ты не только отличный режиссер и актер, но еще и гениальный сценарист!

Зак мягко улыбнулся, словно принял этот комплимент как что-то само собой разумеющееся, как будто ему говорили подобные слова каждый день и поэтому он не находил в них ничего вдохновляющего.

– Это не сценарий. И ты прекрасно знаешь это, Тайлер. Я написал книгу.

– Да, я знаю. Но из нее получился бы отличный фильм. Пока я читал, в моей голове то и дело прокручивались картинки. Ты знаешь, как я люблю кино. Хорошее, качественное кино. Так вот именно оно и получилось в моем воображении благодаря твоей книге.

– Я тоже, – замялся Зак и негромко добавил: – любил когда-то кино.

– Да хватит тебе. Сколько можно сидеть в подполье. Пора выходить на свет. И это, – Тайлер похлопал по стопке листов, аккуратно связанных черной тонкой веревкой, – именно то, что нужно. Качественное кино, срежиссированное и написанное тобой. Твое, авторское кино, Зак. Разве не об этом ты всегда мечтал, работая на кинокомпании, где ты получал заказы, которые ты терпеть не мог?

Получив в ответ лишь колючий взгляд, Тайлер внимательно посмотрел на Зака. Они не виделись несколько месяцев, и за это время в его друге произошли глубокие изменения. Неухоженность не шла ему. Раньше он всегда следил за собой и выглядел отменно, теперь же его темные густые волосы местами поредели и казались скомканными и неряшливыми. Серьезности ему было всегда не занимать, но этим вечером он казался не серьезным, а уставшим, придавленным реальностью, которая опротивела ему.

Его скучающий, отрешенный взгляд, говорил о том, что он и не пытался из этой реальности выкарабкаться. Сдавшись, он прогнулся под давлением собственной слабости. Он упал на дно надуманной безвыходности и в знак капитуляции вяло опустил руки, выпустив из них единственное оружие, которым владел в совершенстве, – кинематограф. Он стал собственной тенью. На нем была черная несвежая рубашка, скрывающая появившийся круглый живот, и джинсы с потертыми внизу краями. От его былой ухоженности остались только манеры. Именно они выдавали в нем человека, привыкшего к хорошей жизни.

А еще его медленные, величавые движения, когда он изучал меню, уверенный, сверлящий взгляд, когда слушал своего собеседника, расслабленные жесты официанту.

Тайлер ощутил чувство несправедливости. Ему было непонятно, почему величайшие умы отказываются от своего дара, обменяв его на мнимое состояние покоя. Почему они принимают решения во вред себе, совершают поступки, которые противоречат их природе. Ему вдруг захотелось вытащить своего друга из депрессии. И хотя подобные мысли ему самому показались эгоистичными, в этом эгоизме он ощущал смысл, как будто это желание ему навязали извне и он принял его, делая уступку целому миру.