Любви неправильные дроби

Автор

Страниц

135

Год

—

В данном повествовании мы познакомимся с увлекательными судьбами героев, среди которых выделяются доктор химических наук из Римского университета, выдающийся лазерный физик и престижные математики. Все они полны жизни, стойкости и амбиций — это сильные личности, которые смогли построить свою судьбу сами, не полагаясь на обстоятельства.

Каждый из этих мужчин сталкивается с уникальной для себя женщиной, которая, слишком сильно выделяясь на фоне быстро изменяющихся идеалов красоты, становится символом Вечной Женственности. Их реакции на это непростое внезапное столкновение с истинным чувством порой бывают диаметрально противоположными. Некоторые испытывают страх и растерянность, как это происходит в рассказе «Прыжки», где открывается внутренний конфликт героев. В другом произведении под названием «Седер на Искровской» восстает бунтарский дух, отвергающий навязываемые обществом нормы и штампы. А в рассказе «Жизнь между прологом и эпилогом» главный герой делит своё существование на три этапа — «до Нее», «с Нею» и безысходное «после Нее», что создает пронзительное и заставляющее задуматься измерение любви.

Трудно не согласиться с мнением, что, если в воображаемой дроби под названием «Любовь» в числителе разместить ответы на вопросы «Как?», а в знаменателе — на «Зачем?», то такая дробь будет неполной. Однако, в этом и заключается загадка: «Как» был и будет затронут во множестве великолепных произведений литературы, музыки и живописи, в то время как вопрос «Зачем?» сводится к простому и глубокому ответу: «Потому что это — любовь».

Эта любовь, несмотря на сложности и тернистые дороги, всегда будет вдохновлять и наполнять смыслом жизни, оставаясь той движущей силой, которая побуждает людей стремиться к совершенству, искренности и глубоким человеческим чувствам. В итоге, каждый из нас ищет свой личный смысл, и не раз задумывается, что объединяет все эти страсти и переживания.

Читать бесплатно онлайн Любви неправильные дроби - Марк Берколайко

Седер[1] на Искровской

Когда ж придет дележки час, не нас калач ржаной поманит, и рай настанет не для нас.
Б. Окуджава

I

Я не ручаюсь за точность описаний событий, фактов, улиц, домов, игры цвета и смесей звуков и запахов; не ручаюсь за точность дат.

Ручаюсь лишь за то, что здесь нет ни одного выдуманного персонажа.

Я стал часто видеть их во сне…

На гульбе в честь своего семидесятилетия дед сдавил переднюю ножку тяжеленного стула и поднял его с пола на вытянутой руке. Плечо бывшего молотобойца сработало играючи, только крупная кисть, вцепившаяся в изогнутое основание ножки, побелела, выделив лиловый орнамент переполненных вен.

Повторить это смог только огромный, шумный дядя Коля, Коля Рябинкин, муж маминой сестры, тети Шевы. И то, пришлось ему покряхтеть, и очки соскользнули с крупного носа, и дышал он потом прерывисто и тяжело. А отдышавшись, завопил:

– Ну, Григорий Яковлевич, ну вы – мужчина! Уважаю!

А совсем немного лет спустя дед умер. Умирал тяжело, в бесчеловечной бакинской июльской жаре, и машины, проезжавшие мимо невысоко поднимавшихся над тротуаром окон, чмокали шинами, отлипавшими при каждом обороте от вязкого, жирного асфальта…

Впечатление, будто весь Баку пропах нефтью, возникало нечасто. Только осенью или ранней весной, когда ветры дули от Черного города, расстилались дымы нефтеперегонных заводов, и повсюду висел дух воистину тяжелой индустрии. Он въедался в плоть бакинского люда и заталкивал в его задыхающиеся легкие угар ударных темпов пятилеток.

Но когда летними вечерами, смягчая жару, от бухты дула благословенная «моряна», то к ароматам моря, к дымкам прибрежных шашлычных и чайхан едва примешивался запах мазутных пятен, напоминая, что и в основе духов, в основе томительной сладости «Красной Москвы» лежат высокие фракции все той же бакинской нефти.

Однако по зажатой между холмами улице Искровской, по этой узкой горловине, лишь последними своими метрами взбегавшей наверх, к Кемерчи-базару, «моряна» никогда не пролетала. И асфальт размякал, и прижимался в торопливых засосах к вечно спешащим шинам, и источал резкий запах неутоленного подросткового влечения.

Много позже, когда экраны наших телевизоров стало пучить от быстрой голливудской стряпни, услышал я в тишине ночной квартиры такие же торопливые чмоканья поцелуев, символизирующие волну страсти, накатившую на героев и героинь. И было это смешным и немного тошнотным, хотя тем летом схожие звуки будоражили воображение, отвлекая слух от частого поверхностного дыхания умирающего деда…

Иногда дыхание чуть успокаивалось, и дед звал в полузабытье бабушку – на древнееврейском, на идиш, на итальянском – но она не подходила. Коротко, мимолетно приходя в себя, он уже по-русски просил дочерей, мою мать или тетю Шеву, обтереть его губкой, пропитанной горячей водой, но пока воду согревали на электроплитке или керогазе, дед опять уходил в свой многоязычный полубред… а бабушка роняла спокойно и веско: «Нечего суетиться! Скончается – тогда обмоем!»

Она сполна мстила его распадающемуся телу за те часы, когда оно, еще горячее и сильное, щедро делилось своей витальностью с той, с другой, с гойкой, шиксой, парвеню, выскочкой, разлучницей. Впрочем, и разлучнице мстила, не разрешив проститься с дедом ни при последних всполохах его уходящей жизни, ни потом, когда он лежал настороженно-задумчивый, словно прислушиваясь к еще незнакомой речи инобытия, ничуть не схожей ни с одним из семи языков, с которыми был на «ты»…

Продолжить чтение

Вам может понравиться: