Мы или делаем себя жалкими, или делаем себя сильными – затраты души одни и те же.
Карлос Кастанеда
Евграфов умер неожиданной смертью: в чужой квартире, в постели любовницы, от сердечного приступа.
Было мнение: Евграфова доконала Жан-Жанна. Шутка ли, на двадцать один год моложе старика. Евграфов любил жизнь, любил женщин, но ухитрялся делать свои дела так, что невозможно было понять: есть у него женщины или нет. Улыбнется только, усмехнется – и все.
И вот – умер.
Однажды к жене Евграфова, прямо на улице, подошел незнакомый мужчина.
– Извините, ради бога, Екатерина Марковна, – начал он, запинаясь, – я, собственно, хотел извиниться…
Жена Евграфова не терпела уличных разговоров, а тут, услышав свое имя и отчество от незнакомого мужчины, просто испугалась.
– Простите, но… кто вы? Что вам нужно?
– Я – муж Жан-Жанны. – Он опустил голову.
– Ах, вон что! – Екатерина Марковна вспыхнула – от стыда, унижения, а еще больше – от нелепости ситуации. И быстро-быстро засеменила прочь от мужчины.
Он не стал догонять ее. Просто стоял, переминаясь с ноги на ногу, и с тоской смотрел ей вслед.
Через неделю в квартире Екатерины Марковны раздался телефонный звонок. Жена Евграфова подняла трубку.
– Простите, Екатерина Марковна, что вновь беспокою вас. Это – муж Жан-Жанны.
– Слушаю, – холодно произнесла Екатерина Марковна.
– Дело в том, что у нас остались некоторые вещи вашего мужа…
– Можете выбросить их.
– Видите ли, в «дипломате», среди прочих вещей, есть запечатанный конверт.
– Меня не интересуют его письма.
– Конверт без адреса. На нем крупно выведено: «На случай моей смерти – распечатать».
– Можете распечатать, мне все равно.
– Не могу. Письмо, вероятней всего, адресовано вам.
– А вдруг вашей жене? – горько усмехнулась Екатерина Марковна.
– Не думаю. Во всяком случае, официально женой Евграфова являетесь вы, а не Жан-Жанна.
– И вы можете спокойно говорить об этом?
– Я вынужден говорить…
– Одним словом, – прервала его Екатерина Марковна, – все, что связано с моим мужем и вашей женой, мне абсолютно неинтересно. И прошу впредь не беспокоить меня.
И положила трубку.
Еще через неделю на имя Екатерины Марковны пришла посылка: обшитый белой наволочкой «дипломат» Евграфова. В «дипломате» оказались запасная рубашка Евграфова, тапочки, носки, запонки, колода карт, валидол, а в отдельном кармашке – номер «Литературной газеты», чистые листы бумаги, шариковая авторучка «Паркер» и злополучный конверт: «На случай моей смерти – распечатать».
Как-то Екатерина Марковна возвращалась с работы домой. Обычно от метро «Сокол» она выходила переулками на улицу Алабяна, пересекала ее у моста, затем шла тихими, почти деревенскими, улочками небольшого московского поселка художников (дома здесь сплошь деревянные, с садами и даже огородами – райский островок в безбрежном море высотных домов) и, наконец, выходила к своему дому, многоэтажной тяжелой коробке на улице Панфилова, на третьем этаже которой и располагалась ее пустынная квартира. Правда, мимо дома, со стороны фасада, день и ночь проносились электрички, пассажирские и грузовые поезда, которые когда-то раздражали, когда жизнь в доме кипела и шумела, а теперь грохот железной дороги привносил в мертвенную тишину квартиры не только странное успокоение, но и некоторую радость: все-таки жизнь не кончилась, продолжается, вон она – шумит, гудит, движется…
