Памяти замечательного русского переводчика
Леонида Горбика
…вижу, ясно вижу, создатель, что мне уготована вечная кара, ожидающая тех, кто совершал зло, зная, в чем добро.
Микеланджело
Мать сидела на кухне, когда Люба выкатила на балкон коляску с сыном; Сережа во сне чмокал губами.
Мать завтракала, задумчиво глядя в окно. Любуясь Сережкой, Люба нежно улыбалась, но, встретившись с матерью взглядом, сразу стала серьезной и деловой. Независимо и гордо неся впереди себя живот (она ждала второго ребенка), Люба ушла к себе в комнату, занялась уборкой.
После завтрака мать начала гладить на кухне белье, которое постирала еще вчера.
Потом она ушла в свою комнату.
Позже очень мучительным окажется то, как по их квартире будет ходить следователь, как он будет спокойно и деловито измерять рулеткой расстояние от коляски до края балкона и, главное, как он будет смотреть на них, на мать и на Любу… как будто это они могли убить Сережу. Во взгляде следователя не будет сочувствия, только недоверие и безжалостность.
Валентин, вызванный телеграммой, прилетит лишь на следующий день.
Когда Люба очнулась, Сережу уже увезла «скорая помощь». Рядом с Любой осталась одна молоденькая медсестра в белом халате, она беспрестанно подносила к ее носу нашатырный спирт, и Люба в конце концов с трудом, но открыла отяжелевшие веки…
Через полтора часа, вызванная соседями, приехала Вероника. Больше полугода, с последней ссоры, она не приезжала сюда, ни к матери, ни к Любе с Валентином. Люба лежала на диване, глаза у нее были отрешенно-мутные, она смотрела в потолок в одну точку и не понимала, о чем спрашивала старшая сестра. Вероника спрашивала, вызвали ли Валентина. Но кто его мог вызвать?.. Это именно Вероника пошла на почту и отбила Валентину телеграмму.
Сначала был звонок. Звонила мать (она поехала с Сережей на «скорой помощи»), трубку подняла Вероника. Мать сказала:
– Все кончено. – И, даже не стараясь сдерживать себя, что так не походило на мать, разрыдалась в трубку.
Люба как будто что-то почувствовала, прислушивалась к телефонному разговору. Вероника положила трубку на рычаг и медленно, будто в глубокой задумчивости, подошла к Любе.
– Он умер, – тихо, с трудом выдавила из себя Вероника.
– Нет! – Люба закрыла глаза. – Не может быть!..
Вероника обняла ее трясущиеся плечи, из глаз у нее тоже полились слезы, но Люба вдруг оттолкнула сестру:
– Не трогай меня! Я не верю вам! Вы лжете, вы все лжете… – Глаза у нее, когда она кричала, были ненормальные.
Мать вернулась, и Вероника в первый момент с трудом узнала ее. От былой материнской статности и величавости ничего не осталось: она отяжелела, сгорбилась, как будто несла на плечах грузную ношу. Дышала мать трудно, с придыханием, держа правую руку на сердце – там нестерпимо давило.
Ни мать, ни Вероника не сказали друг другу ни слова. Нечего было говорить.
С порога мать заглянула в Любину комнату и, как бы еще не решаясь, все же превозмогла себя, вошла к дочери. Люба смотрела на мать затравленно, испуганно, натянув одеяло до подбородка.
Мать села на стул рядом с Любой и, борясь со слезами, тихо проговорила:
– Он умер, наш мальчик… – И еще тише добавила: – Завтра его можно будет забрать…
– Это ты убила его! – выдавила из себя Люба. – Ты, ты!
– Люба, как ты можешь… – укоризненно проговорила Вероника.
