В городе И

… Ужасна будет, знаю я,

Жизнь мужа моего

Пускай же будет и моя

Не радостней его!

Нет, я не жалкая раба

Я женщина, жена!

(с) Николай Некрасов – «Русские женщины»

I

– Храни тебя Бог, – мать перекрестила в последний раз свою дочь, коснулась её душистых кудрей своими губами и, закрыв глаза, сжала её руки в замок. – Делай, как велит твоё сердце, мой ангел.

В утренней дымке, затянувшей летний Тверской бульвар, карета тихонько тронулась и отправилась из спящей Москвы в неизвестном направлении. В Сибирь. Хотя нет, эту весть с раннего утра уже знала и вся Москва, и Петербург. Выбежав со двора, мать ещё долго смотрела вслед своей дочери, перекрещивая дорогу перстами, и держала из последних сил слёзы. Она девочка сильная, справится.

Все сказки о принцессах похожи на мечты девочек о трудном, тернистом пути, в конце которого их ждёт счастье и любовь. И только сказки о княгинях похожи на мифы о богатырях, где сквозь трудности и препятствия героиня находит покой и умиротворение. Стоял 1826 год.

Ей не приказчик сам царь государства российского и пересуды общества за спиной только освещают дорогу вперёд. Она запомнит ту декабрьскую ночь, когда босиком бежала на порог дома, а его нет. Близкого, родного, любимого мужа. Забрали. В числе двадцати приговорённых декабристов сослали в неизведанные тёмные сибирские дали. И она поехала за ним. Своим Серёжей. Трубецким.

Пышное кисейное платье, булавки с жемчугами в волосах и накидки из бархата, – всё это капля в море, оставленная в родном Петербуржском доме. Оставить пришлось всю себя, и научиться жить по-новому.

Она ступала по первому рыхлому снегу, слепо шаря глазами в кромешной темноте. Сумерки. Рука вытягивается вперёд и ею возможно нащупать перед собой бесконечно долгую дорогу, ведущую к свету. А свет там, где её чувствительная точка на сердце. «Но я должна быть с ним. Должна!» – думала она, зябко кутая себя в одежды. Холод. Нет, мороз. В этих местах он начинается столь рано и так люто, что от каждого вздоха в груди воздух леденеет. Но разве это всё важно, когда она его, своего светлого Сергея Петровича, более может не увидеть? Ссылка, каторга и в бумагах печать – «пожизненно».

Платье её шуршало по грязному снегу, собирая как метлой с дороги все тяготы прошедших путников. Руки скрутила боль от холода и только ноги продолжали свой путь. За спиной вились струйки дыма от печей, кругом висела тяжёлым гнетущим облаком тишина, но глаза её продолжали смотреть вперёд, угадывая по следам на дороге полозья телеги, в которой везли её мужа на каторгу.

Ей было двадцать шесть лет отроду. Здесь, в Иркутской губернии, она была для всех Катериной Ивановной Трубецкой. А ещё весной, первыми дуновениями мартовского ветра, отец и мать обнимали её и ласково называли игриво, по-домашнему – «Каташа». Это было где-то в недавнем, но уже далёком прошлом.

«Вперёд, Каташа, только вперёд», – стиснув зубы, тихонько вторила она себе и всё же шла, не замечая, как силы покидают.

Она решила пойти вслед за своим мужем. Сама. Одна. Быть первой женщиной во всяком деле – задача со звёздочкой. Быть первой женой декабриста, уехавшей вслед за мужем в Сибирь – задача про удачу и упорство. Сентябрьским вечером, покачиваясь по ухабам, кибитка въехала в Иркутск. Устало Катя приоткрыла глаза, глядя на то, что называлось городом – совсем игрушечный, уездный: дома не поднимаются выше первого этажа, будто в землю заколочены, – все сплошь деревянные, прижаты друг к другу крепко, как пришитые на тугую надёжную нитку. Бездорожье, на каждом повороте колеса кибитка грозит перевернуться. Этот город почти уходит в воды Ангары, выстраиваясь прямиком косыми заборчиками у берега. Стоит себе с виду негостеприимный, обособленный, собой припугивает столичную барышню развернуться и ехать обратно. А люди говорили, судачили: что где-то там, на каторге, житья ей никакого не будет. Говорили, а она не слушала. Кибитка остановилась у ворот усадьбы. Мимо проходит люд – простой, не искушенный балловство высшего общества, и смотрит в лицо приезжих с благодатью. Город всё же создают не крепости и заборы, а люди в нём живущие. За плотно сжатыми между собой улочками промелькивают острые, сверкающие шпили церквушек и соборов. Они как маяки, как спутники мигают перед глазами путника, обозначая улицы и предместья. И вселяют надежду, что завтра будет лучше, чем вчера.