Оковы бренного

– Добрый вечер, меня зовут Анна. Сегодня я хочу узнать у вас несколько новых обстоятельств вашей жизни за последние два года, – произнесла девушка, стараясь сохранять спокойствие, но её тело говорило о другом. Она сидела напряжённо, словно на краю пропасти, скрестив руки так крепко, что пальцы побелели от напряжения. Взгляд её метался, цепляясь за предметы в комнате, будто в поисках выхода. Расширенные от страха зрачки выдавали тревогу, спрятанную под тонкой маской профессионализма, а мелкий нервный тик на правой щеке пульсировал в такт её неуверенному дыханию. Губы дрожали еле заметно, но достаточно, чтобы мужчина напротив это подметил. В её глазах плескалась смесь из усталости, как у человека, давно потерявшего надежду на простые ответы, и решимости, порой обречённой, но тем не менее непоколебимой. Она знала, кто перед ней. И знала, что сейчас играет не просто в интервью, она играет в русскую рулетку словами.

Он сидел напротив, неподвижный, будто высеченный из базальта, с широкой грудной клеткой и прямой спиной, не знавшей усталости. Его силуэт отбрасывал на стену длинную тень, которая казалась живой, чуть подрагивающей, словно дышащей собственной жизнью. Глубоко посаженные, тёмные, с матовым блеском угольной пыли глаза смотрели прямо сквозь неё, не моргая, как у хищника, присматривающего добычу. Он не просто слушал. Он оценивал. Исследовал. Анализировал. Он знал, что Анна почти не понимает нити его рассуждений, мотивов, чудовищной логики, ставшая оправданием тех зверств, которые он совершил. Но сегодня нет, сегодня он не собирался быть открытым. Он не хотел говорить правду. Сегодня он собирался играть. Играть в игру, в которой все нити его. В которой он снова хозяин положения, пусть даже в наручниках. В которых он будет вытягивать из неё каждую эмоцию, словно хирург, вскрывающий грудную клетку без наркоза.

– Скажите, пожалуйста, вам знакомы эти люди? – спросила Анна, кладя на стол три фотографии. Её голос дрожал, не громко, но достаточно, чтобы мужчина услышал это колебание, как скрип в доме перед тем, как рухнет балка. Она тянулась к уверенности, как слепой к стене, но пальцы всё равно слегка подрагивали, когда она убирала руку со снимков. Бумага едва заметно шелестела, нарушая напряжённую тишину комнаты.

Он улыбнулся. Медленно. Улыбка ползла по его лицу, как трещина по стеклу, холодная, как металл хирургического скальпеля, и расчётливая, как приговор. Его губы разошлись, и показались зубы. Коричневые, как чайная заварка, кривые, будто обломанные в драке, редкие, словно подснежники, выглядывающие сквозь подтаявший снег из-под сухих и потрескавшихся губ. Он наклонился вперёд, медленно, с ленью и удовольствием, словно змея, приближающаяся к добыче, и проговорил своим томным, прокуренным, словно выжатым из старого граммофона, басом: