Все жанры Все авторы
Конармейский дневник 1920 года - Исаак Бабель

Конармейский дневник 1920 года

Страниц

25

Год

—

Утром в поезде я приехал за гимнастеркой в сапогами. Мои соседи в купе - Жуков и Топольник, они также оставляют за собой следы в вагоне. Солнце еще нежно светит сквозь окно, но вагон наполнен грязью от долгой поездки. Вокруг меня весьма грязные люди - редакционная коллегия и все, кто встречается на пути. Я чувствую себя как в крошечной микросреде, где каждый оставляет свой след.

Мне предстоит отправить письма домой, передать пакеты в Югроста, взять интервью с Поллаком и пройти операцию по овладению Новоградом. В последнее время моя дисциплина начинает ослабевать, наверное потому что я потерялся в польской армии. Но моя страсть к польской белогвардейской литературе не ослабевает. Мои записные книжки, сделанные из папиросной бумаги, и пачка спичек всегда со мной.

В моих мыслях неуловимо перемешиваются образы украинских евреев, комиссаров и всякого зла, которое кроется в душе каждого. Я осознаю, что мир полон неведомых тайн и загадок, и иногда бывает бессильно и бездарно пытаться понять всю эту сложность. Но несмотря на все сложности, я продолжаю свой путь, ведомый удивительной неубедительной силой внутри. Как выписка Михайлова из польских газет, всегда на грани между реальностью и мифом.

Читать бесплатно онлайн Конармейский дневник 1920 года - Исаак Бабель

ДНЕВНИК НАЧИНАЕТСЯ С 55-й СТРАНИЦЫ. НЕТ ПЕРВЫХ 54-х СТРАНИЦ

Житомир. 3.6.20

Утром в поезде, приехал за гимнастеркой в сапогами. Сплю с Жуковым, Топольником, грязно, утром солнце в глаза, вагонная грязь. Длинный Жуков, прожорливый Топольник, вся редакционная коллегия – невообразимо грязные человеки.

Дрянной чай в одолженных котелках. Письма домой, пакеты в Югроста, интервью с Поллаком, операция по овладению Новоградом, дисциплина в польской армии – слабеет, польская белогвардейская литература, книжечки папиросной бумаги, спички, до [украинские] жиды, комиссары, глупо, зло, бессильно, бездарно и удивительно неубедительно. Выписка Михайлова из польских газет.

Кухня в поезде, толстые солдаты с налитыми кровью лицами, серые души, удушливый зной в кухне, каша, полдень, пот, прачки толстоногие, апатичные бабы – станки – описать солдат и баб, толстых, сытых, сонных.

Любовь на кухне.

После обеда в Житомир. Белый, не сонный, а подбитый, притихший город. Ищу следов польской культуры. Женщины хорошо одеты, белые чулки. Костел.

Купаюсь у Нуськи в Тетереве, скверная речонка, старые евреи в купальне с длинными тощими ногами, обросшими седым волосом. Молодые евреи. Бабы на Тетереве полощут белье. Семья, красивая жена, ребенок у мужа.

Базар в Житомире, старый сапожник, синька, мел, шнурки.

Здания синагог, старинная архитектура, как все это берет меня за душу.

Стекло к часам 1200 р. Рынок. Маленький еврей философ. Невообразимая лавка – Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия – все говорят, что они воюют за правду и все грабят. Если бы хоть какое-нибудь правительство было доброе. Замечательные слова, бороденка, разговариваем, чай и три пирожка с яблоками – 750 р. Интересная старуха, злая, толковая, неторопливая. Как они все жадны к деньгам. Описать базар, корзины с фруктами вишень, внутренность харчевни. Разговор с русской, пришедшей одолжить лоханку. Пот, чахлый чай, въедаюсь в жизнь, прощайте, мертвецы.

Зять Подольский, заморенный интеллигент, что-то о Профсоюзах, о службе у Буденного, я, конечно, русский, мать еврейка, зачем?

Житомирский погром, устроенный поляками, потом, конечно, казаками.

После появления наших передовых частей поляки вошли в город на 3 дня, еврейский погром, резали бороды, это обычно, собрали на рынке 4 5 евреев, отвели в помещение скотобойни, истязания, резали языки, вопли на всю площадь. Подожгли 6 домов, дом Конюховского на Кафедральной – осматриваю, кто спасал – из пулеметов, дворника, на руки которому мать сбросила из горящего окна младенца – прикололи, ксендз приставил к задней стене лестницу, таким способом спасались.

Заходит суббота, от тестя идем к цадику. Имени не разобрал. Потрясающая для меня картина, хотя совершенно ясно видно умирание и полный декаданс. Сам цадик – его широкоплечая, тощая фигурка. Сын – благородный мальчик в капотике, видны мещанские, но просторные комнаты. Все чинно, жена – обыкновенная еврейка, даже типа модерн.

Лица старых евреев.

Разговоры в углу о дороговизне.

Я путаюсь в молитвеннике. Подольский поправляет.

Вместо свечи – коптилка.

Я счастлив, огромные лица, горбатые носы, черные с проседью бороды, о многом думаю, до свиданья, мертвецы. Лицо цадика, никелевое пенсне:

– Откуда вы, молодой человек?

– Из Одессы.

– Как там живут?

Вам может понравиться: