Там, где звучит жизнь

Все персонажи и события, описанные в этом романе, являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или умершими, или с реальными событиями – случайны и непреднамеренны.

Глава 1

Бавария, 1738 год. Маленькая деревня к югу от Мюнхена.

Мне было шесть лет, когда я впервые понял, что в нашем доме всегда холодно, даже когда печь пылает жарче, чем огонь в аду, о котором так часто говорил мой отец. На улице мела метель, снег с хрустом шептался под окнами, а я, прижавшись лбом к стеклу, ждал, когда вернётся отец. Отец мой, Велтен Блутхард, всегда ходил грозно, никогда не улыбался. Из дому уходил на рассвете, возвращался в сумерках или поздно ночью. Высокий, здоровый, с тёмными волосами, с густыми бровями. Иногда казалось, что из-за его густых бровей не видно его тёмно-карих глаз, но это было только в те моменты, когда он хмурился или сердился. На лице у него красовался шрам – от верхней губы до самого виска. Я никогда не интересовался, откуда он у него. Да и в шесть лет это было не важно.

Дверь скрипнула – тяжёлая, как и каждый вечер. Отец вошёл в своём длинном чёрном плаще, отряхивая снег с плеч с молчаливым лицом и с глазами, в которых вечно стояла тень. Он отпустил на пол тяжёлый мешок. Я не знал, что в этих мешках, и он никогда не предлагал мне узнать. Мать стелила на стол, не говоря ни слова. В доме вообще редко звучали слова. Чаще слышался скрип деревьев, свист ветра и лай собак с соседнего двора.

Моя мать, Мария, была словно ветка жасмина – тонкая, изящная, почти прозрачная. Казалось, что ветер мог бы унести её прочь. Её длинные тёмные волосы всегда спадали по плечам мягкими волнами, блестя в свете свечей, и пахли чем-то родным – возможно, лавандой или мёдом. Она говорила мало и тихо, но от её слов становилось светлее, как будто солнце пробивалось сквозь зимние тучи. Рядом с ней мой отец – высокий, суровый, с лицом, будто вырубленным из камня, – казался ещё более угрюмым. Её голос напоминал колыбельную, унесённую из далёкого сна, в котором никто ещё не знал боли.

Нас не любили, дети не играли со мной. Матери отворачивалась, когда видели меня, и уводили детей подальше. Моего отца боялись, но не уважали. В школу я тоже не ходил, как другие дети в деревне. Нет, мы не были аристократами или богатые бюргеры, чтобы обучать меня частные учителя. Даже ходить в народные школы, которые действовали при церкви и были созданы для низших слоёв населения, мои шансы приравнивались к нулю. Я был сыном палача, а значит, в будущем должен был стать палачом. Это ремесло передавалось нам из поколения в поколение.

Но я не хотел. Я мечтал о другом. Я представлял, как держу скрипку, как её голос наполняет воздух, как она поёт под моими пальцами. Я закрывал глаза и слышал музыку, даже в зазывание ветра, и иногда верил, что смогу вырваться отсюда. А потом открывал глаза и видел стены, увешанные чучелами: вороны, лисы, хорьки… даже голова дикого кабана с раскрытой пастью. Все они смотрели на меня, как немые, напоминая о том, кем я должен стать.

Отец посмотрел на меня и тихо сказал:

– Генри, иди сюда.

Он сказал это так, что аж мороз прошёлся по коже. Я подошёл. Он опустился на корточки, глаза его были уставшими, под ними залегли тени. От отца пахло кожей, металлом и чем-то ещё – запах, который невозможно забыть, однажды услышав.