Книга-маска

Некогда бытовало выражение «Что за притча?». И значило изумление, потрясение или заинтригованность встречей с чем-то загадочным, непонятным.

А что за слово это такое: притча? Святой четвертого века Василий Великий полагал его отглагольным существительным от «преткнуться» и «притекать». Де: услышишь такое, что поместить не сможешь ты в смысл обыденный, и преткновением сим привлечется внимание ума твоего, и притечешь таким образом к пониманию смысла вышнего.1

А еще слово «притча» родственно старорусскому «причет»: народный аллегорический сказ. Некогда «причитать» означало не «оплакивать», а нечто подобное современному «читать между строк».

Словом, притча – это не просто сказ, а такой, что содержит иносказание. Как правило – поучительное (хотя и не обязательно). Концовка большинства сказов старинных русских: «сказка ложь, да в ней намек: добру молодцу урок».

Некогда почти любой толковый рассказ был притчей. Или притчу включал.

Что рассказ? Не только произведения малой формы такими были. Эпос о короле Артуре – мозаика, составленная из притч. Русские не только сказки, но и былины, старины – притчи.

Знает мировая литература и роман-притчу: «Робинзон Крузо». Только мало кто теперь понимает характер его такой. Как не понимало большинство и уже при жизни писателя. Дивился Дефо: видят описание приключений реальных там, где сочинил он плетение хитрых символов, отразившее перипетии бурной английской истории семнадцатого века. Не обращают внимания даже на откровенное подзаглавие, которое Даниэль дал своему роману: аллегория.2

В эпоху поверхностного внимания, говорят, окончилось время притч. Какое там причитать, если уже и читать-то люди не успевают?

И все же как-то не верится, что убита притча совсем (кинематограф же не убил театр). Она ведь может быть писана в любом жанре. И под старину. И в стиле научной фантастики. И в мистически-символьном.

Опыты перечисленного представлены в этой книжке. Надеюсь, что кому-то какой-то из них понравится.

В заволжских лесах жил старец. Отшельник, пустынник был. От келии своей одинокой он далеко не хаживал. Лишь разве к роднику, за дровами…

Однако един раз в год совершал немаленькую дорогу! Паломничал во святое место, где праведный пострадал Варлаам.

Его, Варлаама-инока, в никонианский обряд обратить пытались. Насильственно и с пристрастием.

Он же, от никониан затворясь в часовне, там принял самосожжение. Вот как!

И старец тот, что из пустыни, приходил пепелищу кланяться.

А жил там инок от нас. Приглядывал молодой за местом за тем святым.

Что надобно – поправлял. Все памяти совершал честные и вообще службы, какие следует.

Конечно, и привечал паломников.

Да мало, кто приходил. Ведь эти-то ремени3 заволжские аж кишели тогда разбойниками!..

И вот сидит наш монашек один, скучает. Неделями человеческого лица не зрит!

А внове ему сие. Не может еще душа-то его, покамест, сама собою стоять: любоваться Богом…

Безлюдием истомился! Все на дорогу смотрит.

И вот. Выходит он однажды к околице: глядь – приближаются по дороге двое.

Стрелец и поп.

Да то не просто стрелец! Не какой-либо из них заурядный! Косая сажень в плечах; в кафтане установленном красном как прямо бог!

И справное вообще он имеет все на себе служилое платье. Секирочку на плече наточенную сверкающую несет!..