Ураган

В его грезах ее глаза всегда зеленого цвета. Цвета кузнечиков, изумрудов и сочной листвы. Иногда они приобретают темноватый оттенок нефрита.

И это притом что он прекрасно знает, что глаза Хонуфы серые, как мех у кошек, как затянутое тучами небо. Как волнующееся море.

Сегодня она заспалась. Ее будит отблеск зари и рокот волн. Она открывает серые глаза и окидывает взглядом хижину, земляной пол которой тронули первые лучи ноябрьского солнца, поднимающегося над морем.

Хонуфа садится в постели. На подоконнике – ворон. Переливаются угольно-черные крылья. Изогнутый клюв полуоткрыт, словно птица вот-вот каркнет. Ворон не сводит с Хонуфы глаз цвета оникса.

Хонуфа встает, но птица не двигается с места. Женщина настороженно смотрит на ворона и начинает медленно приближаться к нему, выверяя каждый шаг.

Только когда она протягивает к нему руку и до птицы остаются считаные сантиметры, ворон срывается с места и улетает, оставляя в хижине отзвук хлопающих крыльев.

Да, всё это суеверия, однако, совсем как ребенок, она сплевывает, силясь унять бешено колотящееся сердце. Ее охватывает ощущение надвигающейся беды, подкрадывающейся голодным хищным зверем.

Ее лежанку сколотил еще отец и преподнес ей в дар много лет назад, когда она вышла замуж за Джамира. Сейчас на ней спит ее трехлетний сын. Какой же он славный! Ему снятся сладкие сны. Место, на котором обычно лежит Джамир, пустует. Ее муж впервые ушел в море не попрощавшись. Его путь лежал в самое сердце залива. И сколько же его теперь ждать?

Она умывается водой из глиняного сосуда и принимается за работу по дому. Решает начать со стирки. За свою замужнюю жизнь Хонуфа никогда не позволяла копиться грязному белью. Затем она швыряет на улицу оставшиеся со вчерашнего дня рыбьи кости – пусть ими полакомится вечно сонная кошка, часто наведывающаяся к ним в хижину, – а потом отправляется за хворостом: обломанные ветви деревьев, густо покрывают землю окрестных лесов. Придя на берег темноводного пруда, напоминающего глаз ворона, наблюдавшего за ней сегодня утром, она принимается рвать листья одуванчиков на обед.

Всё это Хонуфа проделывает прежде, чем предрассветная полумгла сменится утром и бледный свет, заливающий мир, уступит сперва рыжему, а потом уже ослепительно белому солнечному свету.

Сын начинает ворочаться в постели. Взвалив на себя хворост, перехваченный джутовой веревкой, Хонуфа возвращается домой.

Тридцать лет тяжелых трудов лишили черты ее лица былой девичьей мягкости, расчертив область вокруг глаз морщинами. Губы сделались тоньше, в результате чего ее челюсть приобрела квадратную форму, как у мужчины, – отнюдь не идеал женской красоты по бенгальским меркам. Нет, красавицей Хонуфу не назвать, но она сильная, а роста в ней – метр шестьдесят пять. Она выше всех женщин в прибрежной деревушке, которую считает своим домом. Плечи широкие, а руки грубые – они помнят мириады веревок и рыбацких сетей, которые прошли через них за многие годы, груды кокосов, которые им довелось вскрыть.