Бабушка русского флота: звёздная вахта

Капля пота, тяжелая, как ртуть, застыла на виске у Гаврилы, пойманная в ловушку невесомости. Она пульсировала в такт ускоренному сердцебиению, крошечный, невысказанный итог всего, что они потеряли. За стеклом иллюминатора орбитальной верфи «Воронеж», в ледяной, беззвучной пустоте, повисла Земля. Но не та, что была на старых учебных голограммах – сияющий мраморный шар, усыпанный огнями городов. Теперь это был изъеденный черной проказой призрак. Еще месяц назад эти пятна были Москвой, Парижем, Токио. Теперь – братскими могилами для миллиардов. «Тихий Пожиратель», вырвавшийся из вековой мерзлоты, не оставлял после себя ни праха, ни памяти – лишь безмолвную, угольную пустоту, поглощавшую свет и жизнь.

«Тридцать дней, Гаврила Ильич». Голос техника за спиной был тусклым и надтреснутым, словно старый радиоприемник, ловящий голоса с того света. Гаврила молча кивнул, не в силах оторвать взгляд от шрамов на лице родной планеты. Он помнил каждый из этих городов. Москва, где он впервые увидел снег в свете фонарей на Красной площади. Питер, где познал первую влюбленность и первую боль утраты на мокрой брусчатке набережной. Воронеж… Особенно Воронеж. Улица Авиастроителей, 17. Квартира, где пахло бабушкиными пирогами и старой книжной пылью, где он в детстве, затаив дыхание, слушал истории о далеких морях и звездах, еще не зная, что однажды они станут его единственным домом.

Воздух на мостике сгустился, и связь внезапно прервалась, заглушив фоновый гул оборудования. На главном экране, словно призрак из иного, стерильного мира, возникло лицо. Холодное, выверенное до миллиметра, с глазами, в которых читалась лишь безжалостная логика калькулятора. Эрих фон Скаллунд.

«Господин Кузнецов. Наше предложение остается в силе. Тысяча мест на «Избраннике» для ваших лучших умов, инженеров, гениев. Взамен – полные схемы системы стабилизации гиперперехода. Шанс для тех, кто этого достоин».

Гаврила почувствовал, как холодный металл перстня Петра, перешедшего к нему от бабушки, впивается в ладонь. В этом жесте была вся его боль, весь гнев и вся непоколебимость. «Мы не торгуем своим народом, Скаллунд. Мы – не вы».

«Ваши сантименты, господин Кузнецов, – это биологический мусор, атавизм, который обрекает ваш вид на вымирание», – голос Скаллунда был ровным, как гул двигателей его корабля. «Ваш звездолет «Полтава» – анахронизм, груда романтического металлолома. Без наших технологий он развалится при первом же прыжке. Вы обрекаете всех на смерть из-за призраков прошлого».

Связь оборвалась, оставив после себя оглушительную тишину. Гаврила медленно повернулся от экрана к глухой стальной стене командного центра. Его пальцы нашли почти невидимую глазу щель. С тихим щелчком открылся потайной сейф, вмурованный в броню. Внутри, на бархате, почерневшем от времени, лежало последнее наследие Валерии Ильиничны. Не чертежи, не оружие, не технологии. Простой деревянный штурвал, обветренный, исхлестанный солеными ветрами давно забытых морей.

«Прости, бабушка, – прошептал он, прикасаясь перстнем к шершавой, прохладной поверхности дерева. – Я не хотел будить тебя. Но Россия снова зовет. На этот раз – к звездам. И мне нужен твой штурвал».

Металл перстня коснулся древнего дерева. Сначала ничего не произошло. Потом из глубины почерневшего дуба прорвалась тонкая, изумрудная нить света. Она пульсировала, набирая силу, заполняя комнату ослепительным, живым сиянием. Воздух затрещал, запахло озоном, пылью старых архивов и далеким, незнакомым ветром. Гаврила почувствовал, как время на верфи «Воронеж» споткнулось, замерло и… остановилось.