Новый русский попугай

Аплодисменты смолкли, и зрители потянулись в фойе. Кто просто прогуливался, кто обсуждал голоса солистов. Женщины поправляли перед зеркалом прически и ревниво разглядывали наряды знакомых.

Прилично, но несколько старомодно одетый мужчина лет шестидесяти пяти, по обыкновению, направился в театральный буфет.

Дома он практически не употреблял спиртного, считал, что для одинокого человека это прямой путь к алкоголизму, но в театре, особенно в оперном, непременно выпивал бокал шампанского или пятьдесят граммов коньяку. Так сказать, для полноты ощущений.

Вот и сейчас он взял бокал с золотистым напитком и направился к свободному столику.

Однако не успел он пригубить коньяк, как рядом с ним раздался неприятный гнусавый голос:

– Папаша, можно присоседиться?

– Присаживайтесь. – Машинально ответив согласием, пожилой мужчина поднял глаза.

Его сосед выглядел очень странно. То есть, разумеется, на улице или в общественном транспорте он смотрелся бы вполне нормально: короткая стрижка, мясистый загривок, маленькие злые глазки, глядящие исподлобья, кожаная куртка, едва не лопающаяся на широких плечах… такие субъекты сейчас встречаются буквально на каждом шагу, но в оперном театре, на «Тоске», подобный персонаж казался неуместным. Пожилой мужчина невольно отстранился и оглядел соседние столики – нет ли за ними свободного места.

– Что, папаша, не нравлюсь? – Сосед осклабился, сверкнув золотым зубом, и положил на стол тяжелую руку с короткими, поросшими рыжим волосом пальцами. – Не дрейфь, пробьемся!

– Отчего же? – Пожилой мужчина постарался вежливо улыбнуться. – Я хорошо отношусь к современной молодежи… особенно если она тянется к культуре. Вот вы, молодой человек, пришли в театр… значит, вам нравится опера?

– Не особенно… – признался золотозубый. – Честно говоря, папаша, я эту оперу терпеть ненавижу. Вот опер у меня был знакомый, так я бы его просто голыми руками задушил! Редкая сволочь…

– Если позволите, я пойду, – пожилой мужчина начал приподниматься из-за стола, – кажется, уже был первый звонок…

– Не спеши, папаша! – Золотозубый положил руку ему на плечо и с силой придавил. – Ты вон, я гляжу, еще бормотуху свою не выпил! Сиди, расслабляйся…

– Что вы себе позволяете… – Пожилой скосил глаза на короткопалую руку и разглядел на ней лагерные татуировки. Старое сердце тревожно забилось, во рту пересохло. Он взял себя в руки и сильным движением плеча сбросил ладонь уголовника, негромко проговорив: – Остынь, парень! Здесь тебе не дешевый кабак!

– Ага, и не зареченский шалман… – вполголоса отозвался парень, криво улыбнувшись.

– Что? – Перед глазами пожилого мужчины замелькали цветные пятна, в висках застучало.

– Ничего! Сиди, Лабух! Разговор есть!

Ему показалось, что свет в зале померк.

Сорок лет никто не называл его этой кличкой… Он надеялся прожить остаток жизни и больше никогда ее не услышать. И вдруг… как будто приоткрылась дверь в прошлое, и оттуда потянуло холодом. Этот парень… он слишком молод, его тогда и на свете не было…

– Привет тебе от Соленого! – проговорил уголовник вполголоса. – Велел спросить, не забыл ли ты его… его и завмага Пал Палыча…

Не забыл ли он…

Да он скорее забудет самого себя.

Умирать будет – непременно вспомнит тот день…

Это было примерно сорок лет назад, когда он был глупым, молодым и некультурным. Он жил в небольшом старинном городке Зареченске, где были птицефабрика, завод минеральных удобрений, пересыльная тюрьма, извилистая речка Сысойка, в которой все местные пацаны ловили плотву и щурят, две церкви и Дом культуры. Еще в Зареченске по странной иронии судьбы была музыкальная школа. И в эту самую школу отдала его мать. Она работала бухгалтером на птицефабрике и хотела, чтобы ее единственный сын, ее кровиночка, выбрался из нищеты и мрака провинциальной жизни. Почему-то она вообразила, что зареченская музыкальная школа поможет ему в этом.