Избранные произведения. Том 3

– Нинди матур!.. Какая прелесть! – удивлённо прошептала Ляля.

Десятиклассница Ляля Халидова, маленькая девушка с чёрными как смоль волосами и такими же чёрными, но очень ясными, чуть продолговатыми глазами, обладала особым даром видеть яркое и необычное в повседневном. Так было и сегодня. Школа, к которой Ляля давно, казалось бы, привыкла, непримечательное здание с заурядными на улицу балконами, открылась ей в этот снежный с морозцем февральский день ошеломляюще по-новому. И хотя Ляля помнила, что ей надо спешить, что она уже немного запаздывает на репетицию, она не могла не остановиться. Закатное солнце переливалось в окнах и нежно розовело на кирпичных стенах школы таким струящимся жаром, что на миг это хорошо знакомое здание, в дымке косых лучей, представилось Ляле сказочным дворцом, высеченным из огромного драгоценного камня – джаухар.

– Какая прелесть!.. Нинди матур!.. Какая прелесть! – вперемежку то по-русски, то по-татарски повторяла девушка и вдруг, приподнявшись на носки, медленно кружась, как бы поплыла в воздухе.

Ляля Халидова заканчивала десятилетку, но по свойственной ей непосредственности чувств и живости манер (друзья недаром прозвали её «джиль-кызы» – дочь ветра) она, пожалуй, недалеко ушла от иной резвушки пятиклассницы.

Сильным рывком открыв тяжёлые двустворчатые двери и на ходу высвобождая одной рукой голову из платка-паутинки, а другой расстёгивая пальто, она заторопилась к раздевалке.

Уже в вестибюле Лялю охватил предпраздничный гул; он докатывался сюда из широких коридоров, напоминая возбуждённое гудение пчелиного роя, отправляющегося в самостоятельную жизнь.

На лестнице Ляля нагнала женщину с толстой сумкой через плечо.

– Откуда телеграмма, апа? С фронта есть? – спросила Ляля с ноткой нетерпения.

– Есть, есть, милая, – сочувственно улыбнулась почтальонша.

Был канун двадцать третьего февраля 1940 года, и она знала, что, по давно заведённой традиции, школа ежегодно приурочивала ко Дню Красной Армии свой праздник с самодеятельным спектаклем, постановка которого, по той же неписаной традиции, возлагалась на лучший из выпускных, десятых, классов. На вечер обычно приглашались бывшие выпускники.

За последние дни телеграммы в школу шли из Москвы и Ленинграда, из Киева и Барановичей, из Одессы и Владивостока. Товарищи, лишённые возможности лично участвовать в празднике, просили извинить их и заверяли, что, где бы они ни находились, они с благодарным чувством вспомнят школу и своих учителей.

Хотя вечер был назначен на завтра, бывшие ученики – солидные люди, съехавшиеся из разных городов и районов, – уже сегодня заполняли школьные коридоры и залы с пальмами и разлапыми филодендронами и, на удивление младшим школьникам, ходили из класса в класс, перебрасываясь весёлыми, но малопонятными замечаниями, искали только им знакомые отметины на партах, подоконниках, на краях классных досок и на учительском столе, а найдя, показывали друг другу с видимым удовольствием. Иные замирали у окон, мечтательно глядя вдаль. Были и такие, которые присаживались за парты и сидели со смущённым видом, точно они не выучили урока, и тогда уже заразительно, неуёмно смеялись малыши.

С лестничной площадки Ляля крикнула кому-то на третьем этаже: