Цугцванг. Право на паузу

Ему сказали, что это будет просто партия.

Редкая, да. Экспериментальная, да. Но всё равно – «всего лишь партия», всего лишь шахматы, то, чем он занимался с семи лет, чем отвоевал себе стипендию, комнату на верхнем ярусе и право носить чёрный значок Академии.

По пути в Башню Редких Партий он повторял это как мантру:

всего лишь партия.

Коридор был пуст. Ночь отрезала кампус от города, и только лампы над дверьми кабинетов светились жёлтыми островками. Стены тонули в полутени. В окнах размытые квадраты чёрного и серебра: дворы, выложенные в шахматном порядке, и снег, которого ещё не должно было быть.

У двери Башни его уже ждали.

– Опаздываешь, – сказала ректор.

Она не носила мантию, как на церемониях, – только тёмный костюм, светлая рубашка, волосы собраны в гладкий хвост. На лацкане тот же чёрно-белый значок, что и у него, только оправленный тонкой полоской золота. Её звали Элиза Гольд, но студенты между собой чаще всего называли её просто Канцлер. С большой буквы.

– Простите, – выдохнул он. – Часы в общежитии…

– Время в общежитии отстаёт, – сухо заметил мужчина рядом с ней. – Мы обсуждали это на прошлой неделе. Сядь ближе к доске, Лукас.

Мужчина был худой, высокий, с тонкими руками и лицом, которое казалось изготовленным для усталых улыбок и бессонных ночей. Профессор Марен. Теория игр, спецкурс по этическим моделям. Человек, о котором говорили, что он однажды отказался от министерского кресла ради права читать семинар для десяти студентов.

Лукас кивнул, глухо сказал:

– Да, профессор.

Его пропустили внутрь.

Башня изнутри больше всего напоминала часовую. Круглый зал, высокий потолок, уходящий в темноту; узкие окна на уровне второго яруса; по стенам диаграммы. Заблокированные партии, чёрно-белые клетки, стрелки, пометки мелким почерком. Никаких картин, никаких портретов. Только доски, доски, доски, как будто кто-то решил, что мир можно уместить в набор позиций.

В центре зала стоял стол. На нём доска.

Не классическая деревянная, нет. Клетки были вроде бы обычные, чёрные и белые, но Лукас сразу заметил, что белый не совсем белый, а скорее молочный, с серым оттенком старой бумаги. Фигуры – чёрное стекло и светлый камень. Под доской тонкий металлический каркас с проводами, уходящими в пол.

Рядом с доской ещё один стол, уже с экранами, сенсорными панелями, светящимися полосками. Перед ними, не отрывая взгляда, сидел молодой мужчина в сером – оператор. На его запястье тускло мигал браслет доступа к Протоколу.

Лукас остановился. На секунду ему показалось, что он слышит тихий гул, как если бы сама доска дышала.

Всего лишь партия, напомнил он себе. Просто новая модель.

– Подойди, – сказала ректор. – Посмотри.

Он подошёл.

Позиция была начальной. Все фигуры на местах. Белые вниз, чёрные вверх. Ни одного хода.

– Это та самая? – спросил он, прежде чем успел остановить язык.

– Какая «та самая»? – в голосе Элизы мелькнуло развлечение.

– Партия Основателя, – сказал Лукас. – О которой все шепчутся. Которую вы привезли из архива. Которую… – которую однажды сыграли и потом запретили повторять, хотел он сказать, но вовремя остановился.

– В Академии слишком много шёпота, – сухо сказал Марен. – И слишком мало людей, умеющих держать в голове целую партию. Сядь, Лукас.

Он сел на стул напротив доски. За его спиной закрылась тяжёлая дверь.