Последний день приговоренного к смерти - Виктор Мари Гюго

Последний день приговоренного к смерти

Страниц

100

Год

2020

В одиночестве камеры смертников сидит человек, который уже смирился с тем, что его надежды уже ни на что не тянут. Он знает, что его последние дни настали, но пока еще он живет, мыслит и ощущает. Сквозь темные стены тюремного помещения его мысли уносятся в прошлое, и он вспоминает... Виктор Гюго, известный борец против смертной казни, с ревностным стремлением к высшим целям, решил провести литературную мистификацию. В 1829 году он опубликовал маленькую повесть «Последний день приговоренного к смерти», скрываясь под маской подлинного дневника смертника. Эта история стала сенсацией, и только после того, как имя автора было раскрыто, Гюго подвергся немыслимому поносу в прессе...
С течением времени забыты имена тех, кто испещрял свои статьи оскорблениями, но повесть до сих пор остается одним из самых мощных произведений, отстаивающих неотъемлемое право каждого человека (включая преступников) на жизнь. В этот сборник также входит пьеса «Рюи Блаз», которая является одним из "романтических" произведений Гюго. Книга сохранена в формате a4.pdf с оригинальным макетом издательства.

Кроме того, в своем творческом труде, Виктор Гюго сильно вдохновлялся трагическими событиями, такими как революция 1848 года и казнь своего друга Германа Драмантида, что явно оказало влияние на написание этой повести и добавило ей еще большую глубину. В ней отчетливо чувствуется горечь и надежда, страх и осуждение, справедливость и благосклонность. Эти эмоции делают повесть необыкновенно проникновенной и актуальной для современного общества, которое все еще спорит о смертной казни и праве человека на жизнь.

Читать бесплатно онлайн Последний день приговоренного к смерти - Виктор Мари Гюго

Последний день приговоренного к смерти

Объяснить происхождение этой книги можно двумя способами. Может быть, и в самом деле нашлась пачка листов, пожелтевших и неровных, на которых записывались одна за другою мысли несчастного, а может быть, и встретился человек: мечтатель, наблюдающий природу ради польз искусства; философ; поэт, – вероятно, у которого эта мысль превратилась в каприз, в фантазию, который взял ее, или лучше сам отдался ей и не иначе мог отвязаться от нее, как бросив ее в книгу.

Пусть из этих двух объяснений читатель изберет, какое ему более понравится.

I

Бисетр


Приговорен к смерти!

Вот уже пять недель, что я живу с этой мыслью, всегда один с ней, всегда объятый холодом от ее присутствия, всегда согбенный под ее гнетом.

Когда-то – мне кажется, с тех пор прошли годы, а не недели, – я был человек как человек. Дни, часы, минуты имели свою определенную мысль; дух мой, молодой и богатый, был полон фантазий. Он любил развивать их передо мною без связи и без конца, рисуя неисчерпаемые арабески на грубой и тощей ткани жизни. То были все молоденькие красавицы, блестящие епископские мантии, выигранные битвы, театры, залитые шумом и светом, а потом опять красавицы и темные прогулки ночью под широкими объятиями каштанов. Был всегда какой-то праздник в моем воображении; я мог думать о чем хотел, я был свободен.

Теперь я в неволе. Тело мое заковано в тюрьме; ум в плену у мысли, ужасной, жесткой, неумолимой мысли! Одна у меня только идея, одно убеждение, одна непреложная истина: приговорен к смерти!

Что бы я ни делал, она всегда тут, эта адская мысль, стоит около меня, как свинцовый призрак, одинокая, ревнивая, отгоняющая всякое развлечение, стоит лицом к лицу со мною, несчастным, и теребит меня ледяными руками, когда я захочу отвернуть голову или закрыть глаза. Она вкрадывается под разными видами всюду, где ум мой хотел бы ее избегнуть, примешивается, как ужасный припев, ко всем словам, с которыми ко мне обращаются, прилипает вместе со мною к отвратительным решеткам моего каземата, не отстает от меня, когда я бодрствую, стережет мой судорожный сон и снится мне в виде ножа.

Пробуждаюсь, вскакиваю, преследуемый ею и утешая себя, что это только сон! И что же? Еще мои отяжелевшие веки не успеют раскрыться настолько, чтоб увидеть эту роковую мысль, написанную на ужасной действительности, которая меня окружает, на грязных и вспотевших плитах пола, на бледном луче ночной лампы, на грубой ткани моего холщового халата, на темной фигуре часового, которого сумка блестит сквозь решетки каземата, – как уже мне чудится, какой-то голос шепчет мне на ухо: «Приговорен к смерти!»

II

Было прекрасное августовское утро.

Уже три дня как начался мой процесс; три дня как мое имя и преступление собирали каждое утро целые кучи зрителей, которые усаживались на скамьях присутственной залы, как коршуны около трупа; три дня как вся эта фантасмагория судей, свидетелей, адвокатов, королевских прокуроров сновала и проходила передо мною, то грубая, то кровожадная, всегда мрачная и роковая. Первые две ночи от беспокойства и страха я не смыкал глаз; третью спал от скуки и усталости. В полночь я оставил присяжных за обсуживанием моего преступления. Меня опять привели к соломе моего каземата, и я тут же заснул глубоким сном, сном забвения. Это были первые часы покоя после многих дней.