Принц, его свита и Я

Я о многом сожалела, пока была слепа. Зря я надела цветные линзы, которые обещали придать глазам «бирюзовый оттенок», а сделали их красными, как у кролика. И на серебристую кофточку не стоило тратиться. Возможно, я всё та же неудачница и мне вообще не надо было идти на вечеринку. Ведь покорение Вовы К. не стоило потраченных усилий. И обернулось такими потерями…

Слепота – это не просто «когда ты не видишь». Одноклассники потом спрашивали, как это – быть слепым. Ну, так. Ты заточен внутри собственного тела. Будто поломан. Как телевизор без изображения. Понимаешь, что зрение было самой главной твоей настройкой. Без него ты просто набор хаотично включающихся остальных четырёх чувств. Они, как ни стараются, не могут показать тебе мир. От этого кажется, что всюду кроется какой-то подвох. Но это если красиво говорить. А если по существу… Я была слепа всего три дня. Да и то не полностью, размытые очертания предметов я различала – будто окружающий туман местами был более плотным. Что-то шевелилось перед глазами. Я могла отличить «человека» от «тумбы», даже если они одного размера.

Когда я ложилась спать накануне, зрение было немного нечётким, но я решила, что это из-за того, что долго смотрела в монитор. Однако, открыв утром глаза, я увидела лишь пульсирующую черноту. Я решила, что ещё слишком рано, тёрла глаза, моргала. И только когда не нашла взглядом светящиеся цифры электронных часов, стала звать маму.

Ковид в разные игры играет, это лотерея. Со мной он явно смухлевал: два дня не проявлял себя ничем, кроме небольшой температуры. Даже обоняние не пропало. Не было ни насморка, ни кашля. А на третий день я открыла глаза, а кругом темно. Я сказала прибежавшей маме:

– У меня что-то с глазами.

Она спросила:

– Сколько пальцев я тебе показываю?

И я ответила:

– Мам, я не вижу даже тебя.

Она прерывисто втянула воздух, но сразу же взяла себя в руки.

– Так… Так. Звоню в скорую. – Она уже пикала клавишами телефона. Потом мама дважды продиктовала адрес диспетчеру и, меряя комнату шагами, слушала его едва различимый голос в трубке. И вставляла время от времени раздражённо: – А я откуда знаю!.. Нет, просто ничего не видит!.. Поторопитесь!

Потом она села на кровать, взяла меня за руку и попросила:

– Только спокойно!

– Да я спокойная.

– Вот и хорошо.

Загрохали дверцы шкафов. Что-то свалилось на пол, наверное, коробка с ботинками с верхней полки.

– Ма, что ты делаешь?

– Сумку собираю, конечно.

Все остальные органы чувств обострились сразу же, пытались помочь глазам, подменить их. Я почувствовала, что две приехавшие докторши пахнут по-разному! Ощутила, что носилки, на которых они меня спустили во двор, жёстче сидения в машине. Различила почти неслышный звон ампулы, от которой отломили колпачок.

– Ты как? – постоянно спрашивали меня по дороге, и я честно отвечала:

– Я ничего не вижу.

– Но в остальном как?

– Никак. Нормально.

В больнице каталка оказалась жутко скрипучей. У одного доктора густой, внушающий уважение голос. Второй только что покурил. Мне светили в глаза (я узнала об этом только потому, что предупредили), а меня саму просвечивали на томографе; его звук был чем-то средним между уханьем филина и шумом водопада. Потом мы ждали где-то – молча, моя голова лежала у мамы на коленях. В те минуты не было ужаса ожидания, я не кусала ногти и не молилась. Кажется, я вообще ни о чём не думала. Тупила. Может, это был шок. Так что, когда доктор сказал деловито: «Дня за три, я думаю, зрение вернётся», – я не испытала облегчения. Потому что ещё даже не успела испугаться.