Дневники чужого мира

Глава первая.
-- Не могу больше! Помоги! Прошу! -- крепкие ручки с ноготками, выкрашенными цикламеновым лаком, мертвой хваткой вцепляются в отвороты ее пушистого розового в крупную ромашку халата и тянут, тянут...
Широко открывая глаза, она пытается отдышаться, стряхнуть с себя липкую паутину навязчивого сновидения.
-- Да что ж такое-то? Сколько можно? -- надвинув тапочки, Екатерина Павловна пошла на кухню, включила свет над плитой и полезла в аптечку. -- Пятьдесят четыре, пятьдесят пять. Вроде все, -- закончив считать, она, привычно сморщившись, залпом проглатывает валокордин и тянется запить водичкой, только боль, угнездившаяся под левой лопаткой, почему-то и не думает стихать. Вместо этого она опоясывает ребра и, не давая вздохнуть, ярким цветком вспыхивает где-то за грудиной, а в голове продолжает звать давешний голос: 'Не могу больше! Помоги! Умоляю!' Миленькая ты моя, да я бы с радостью, вот только похоже, что не успеваю... Ничего не успеваю... Совсем...

***
Сознание возвращалось медленно и неохотно. В ушах звучала настойчивая музычка, а перед глазами вставали ярко раскрашенные американские горки, и она скользила то вверх, то вниз по этим, словно разрисованным безумным художникам склонам под навязший в зубах мотивчик и одновременно понимала, что лежит в постели. Сквозь невероятную мешанину звуков и видений пробивались голоса, зовущие ее по имени.
-- Китти, постарайся открыть глаза! Китти! -- кто-то настойчиво тормошил катино полубесчувственное тело. -- Доктор сказал, чтобы мы не давали тебе спать!
Она была благодарна этим бесцеремонным рукам и громкому голосу, который прогонял странную круговерть. Собрав все силы, Катерина приподняла налитые свинцовой тяжестью веки и сквозь разноцветное мельканье, которое никак не желало прекращаться, попыталась рассмотреть этого кого-то. Ей показалось, что среди ядовито розовых и ярко зеленых клякс проступило испуганное женское лицо.
-- Китти, не смей закрывать глаза! -- под спину Катерины Палны подсунули подушку, вынудив ее принять полусидячее положение. В губы сунулся носик поилки, наполняя рот отвратительно горьким питьем. Раскашлявшись от неожиданности, она сделала пару глотков.
-- Пей и не смей кривиться, несносная девчонка! Как ты могла сотворить такое? -- поильник снова ткнулся в губы, не давая Кате возможности ответить. Добившись того, чтобы все лекарство было благополучно выпито, женщина поднялась и направилась к дверям.
-- Да, и не думай вставать, -- она уже взялась за ручку двери, но обернулась, давая указания хватающей воздух ртом Катерине. -- Ты достаточно наделала глупостей.
Мерзостный на вкус отвар оказался на редкость действенной штукой. Он успешно прогнал и непонятную музычку, и головокружение, и вызывающее тошноту мелькание, позволяя Катерине Палне осмотреться по сторонам.
Небольшая комната показалась ей очень уютной. Светлые стены, большое напольное зеркало, шторы, затканные гроздьями сирени, такой же балдахин над кроватью... Балдахин?! Протянув руку, Катя ухватилась за эту расшитую тряпку. Пальцы скользнули по шелковистой поверхности, убеждаясь в ее реальности.
'Так, стоп, Катюха! Только без паники! Глубоко вдохни, успокойся и подумай. Всему должно быть логичное объяснение,' -- она закрыла глаза и принялась лихорадочно вспоминать. 'Мне приснился очередной кошмар, в котором какая-то девочка все просила о помощи. Потом я почувствовала себя нехорошо и приняла лекарство, только оно похоже не подействовало. И то сказать, валокордин не панацея. Так, что дальше? Может Васька с Ольгой вернулись с дачи раньше времени и нашли меня? Да, похоже так и было,' -- Екатерина вздохнула, успокаиваясь. 'Значит дети отправили меня в больницу, ну а там конечно же накачали всякой дрянью. Вот глюки и начались. Надо было меньше фентези читать, тогда видения попроще были бы!'