Кровник

Давно в Чечне отгремели выстрелы и лязги большой войны, тридцать лет, как кончился имамат Шамиля. Уже многие годы этот прекрасный и суровый край, населённый гордыми и независимыми людьми, пребывал в относительном покое. Но земля эта, спокон веков жившая лишь своими законами, оставалась неподвластной никому. Хотя многие жители этой дивной земли и сложили шашки с винтовками, чтобы те непримиримо блестели на стенах, дожидаясь своего часа, или бездельно пылились в углах, всё же многие удальцы не находили покоя в мирной жизни.

Как раз к таким удальцам когда-то принадлежал один зажиточный горец. Его звали Асхаб, он был сыном Абдуррахмана, происходившим из тейпа Пхамтой, рождённым и прожившим всю жизнь в ауле Хаккой, что в горах на юге Чечни. В годы большой войны он на пару со своим отцом славился свирепостью в бою, но своевременно смирил огонь в сердце, обзавёлся семьёй и всего себя посвятил её прокормлению. К своим пятидесяти пяти годам помимо богатого боевого опыта он имел и зажиточное хозяйство: стадо овец в две сотни голов, десяток лошадей, мельницу и большую пасеку, в которой насчитывалось несколько сот ульев. Мёд его славился на всю окрестность. Но главное его богатство обреталось в сакле близ родового аула: драгоценная жена Зезаг, дочери Аймани, Асет и Медни.

На страже его богатства стояли сыновья: упрямый и своенравный Зелимхан восемнадцати лет, молчаливый и рассудительный Салман на год его младше, а ещё четырнадцатилетние близнецы – Хас-Магомед и Мансур, неотличимые как две капли воды, но совершенно разные по своей сути. Хас-Магомед был шаловлив, но ни одна его шалость не была направлена кому-нибудь во вред. Хаккоевские старики говорили, что он отличался от братьев и друзей угрюмою наружностью, непреклонной волей, любознательностью, гордостью и властолюбивым нравом. Во всякую погоду летом и зимой ходил с босыми ногами и с открытой грудью. Мансур – напротив, был уступчив и легкомыслен, но всячески старался подражать близнецу, который был старше на несколько минут.

Было лето, светало рано. С гор спускался приятный холодок, проникающий через окно в саклю. Асхаб проснулся рано, ещё до восхода солнца. Наружность его была мощно изваяна, черты лица, резкие и грубые, выдавали одновременно и величие, и суровость его души. Он разбудил сыновей, неспешно разостлал большой ковёр и когда первые лучи солнца пали на гладко вымазанную и чисто выбеленную стену, вместе они совершили намаз.

– Намаз двух людей, совершающих его вместе, лучше намаза одного человека, а намаз трёх людей лучше, чем намаз двух. И чем больше людей, тем это любимее Аллахом, – повторял Асхаб своим сыновьям по окончании. Те благодарно кивали.

Тем утром он должен был отправляться на ярмарку в соседний аул, продавать мёд со своей пасеки. Для перевозки и торговли ему нужны были помощники, и потому он взял старшего Зелимхана, не раз уже составлявшего компанию отцу, и среднего Салмана, которого уже следовало приобщать к семейному делу.

– С овцами справитесь? – спрашивал Асхаб, высокий, кряжистый и грузный, глядя из-под густых чёрных бровей на Хас-Магомеда и Мансура.

– Справимся, отец, – отвечал Хас-Магомед, покуда мысли Мансура витали где-то за окошком.

– Смотрите, если хоть одна пропадёт… – начал было отец, но нарочно не докончил, сверля младших сыновей ястребиным взором и демонстрируя свои огромные руки.