Антефактум

Забытый, весенний, стою в колодце. Так в детстве я называл этот двор, образованный кольцом сгорбленных хромых сталинок и втиснутым промеж них домом в десять этажей. Красный гигант здоровается со мной, каждый его кирпичик рад родному гостю. Стены полукругом залиты заходящим солнцем, и голова моя обнята рыжим отсветом высоких тел. Опускаю глаза. Огрубевшая кожа ступней касается трещин, в которых посверкивает зеленое стекло. Кажется, прошло пятнадцать… нет, шестнадцать лет с тех пор, как на асфальте в паре метрах от места, где я нахожусь, мы с мамой рисовали цветными мелками клетки-классики. Справа, у придомовой лавки, выкрашенной в тошнотно-охристый цвет, подсыхает мать-и-мачеха. Как головки канареек, цветы раскиданы по всей поляне, еще лысой, но укрытой сухой прошлогодней травой. Теплеет, птиц не слышно. Поднимаюсь к подъездной двери. От бетонной лестницы с законопаченными щелями на стыках ступеней разит холодом. Деревянные перила рассохлись, стали трухлявыми – обрекать себя на занозы я не стал, несмотря на ноющую боль в конечностях. На макушку упало несколько крошек цемента с козырька. Мигрень и болезненность в шее не отпускают. Дергаю ручку. Надо же, магнит на замке не работает. Вхожу.

Дверь захлопывается, еще несколько секунд в нутро подъезда тянется грохот. Впотьмах нащупываю шершавые стены, густую паутину. Рука дотрагивается до чего-то твердого в углу – тут по-прежнему стоит метла дворника. Делаю четыре шага вперед и ударяюсь плечом о почтовые ящики. Наверное, в этих эмалированных коробках, как обычно, валяются счета, газеты, извещения и прочая макулатура. Через грязное окно первого этажа на лестницу безмятежно сочится вечерний тускло-желтоватый свет, притеняемый старым ясенем по ту сторону дома. Нужно идти. Медлительными шагами взбираюсь на первые восемь ступеней, подхожу к старому лифту и мусоропроводу напротив. Затхлый запах медленно тянется из углов и проникает в ноздри. Узкие двери лифта полураскрыты, за ними зияет черная шахта, кабины нет. Еще раз смотрю на оконные разводы, тоненькие тенеты, трепыхающиеся меж старыми рамами. Разворачиваюсь, иду выше – второй этаж, третий, четвертый… Моя квартира. Я узнал ее не сразу, образ как-то нехотя всплыл на поверхность спустя несколько секунд после того, как увидел золотую трафаретную цифру на дверном полотне. На запыленной стали едва угадываются улыбающиеся рожицы, нарисованные этими пальцами. Пальчиками. Вот он я, нахожусь по эту сторону от входа. Маленький, я всегда до ужаса боялся людей, стоящих на моем месте и изредка стучащих кулаком. Нет, не стучащих – бьющих что есть силы по внешней стороне. Я не знал, кто это был. Меня от них отделяли панорамный глазок и один оборот замка, но я никогда не думал, чтобы подойти и посмотреть на просящих. Я был в квартире один, и родители, конечно, никого не ждали… Но к чему теперь этот страх? Стоя на площадке, заношу руку, чтобы нанести три удара. Останавливаюсь. Почему-то я знаю, что мне никто не откроет. Откуда? Отвожу взгляд. Дневник! Должно быть, он лежит на своем месте. Тянусь к запыленной крышке щитка рядом с висящим на соплях звонком (впрочем, он никогда не работал). Открываю, просовываю кисть в пучки проводов, за ними – выбоина в стене, с трудом вытягиваю пальцами страницы в твердых корках. Проглаживаю царапины на черном бумвиниловом переплете, закладка оборвана. Открываю записи.