Пролог
Можно запретить себе думать. Можно запретить дышать. Но сны никогда не спрашивают разрешения.
Подскочил в холодном поту. Майка прилипла к телу, хотя в одиночке было не жарко. Снилась кровь. Много крови. Слишком много. Она была повсюду – на одежде, руках, полу, стенах, даже потолке. Во сне я не знал, откуда она взялась. Зато наяву…
Последние дни – как ком событий, нарисованных под копирку. Подъем – еда – допрос – еда – сон. Иногда вкраплялись письма от фанатов – понятия не имею, откуда взялись, но пишут регулярно. А все по одной причине – я грохнул его. Своего лучшего друга. Выстрелил ему в лицо. И правильно сделал. Не жалею. Он был тварью.
Но кровь надоела. Мой психолог, Дарья Михайловна, или Дашутка, как её называю, убеждает, что это нормально. Что в глубине души я раскаиваюсь. Так вот – не раскаиваюсь. Пусть горит в аду, или куда там попадают спасители человечества со знаком минус.
Допросы достали. Изо дня в день одно и то же: «Александр, какие отношения у вас были с убитым? Давно ли между вами возник конфликт? Вы претендовали на изобретения Павла Воронова? Завидовали ему? Купили пистолет специально для убийства?» И так далее, и тому подобное. Мысленно желал им сдохнуть. Всей этой «милой» компании дознавателей, которые выбили бы признание и из святого. Но только святым я не был. Даже близко.
Я не отпирался, что грохнул Пашку. Сам же сдался с повинной. И дело было не в изобретении. Давно хотел стереть с его хари самодовольную ухмылочку. Спаситель мира. Остановил человечество за шаг до пропасти. Остановил мутацию. А я лишил мир светила.
Недавно вынесли смертный приговор. Меня это не пугало. Только хотелось вырваться из тюремных стен. Всегда ненавидел замкнутые пространства. Оказалось, что это тяжело – тесная камера, низкий потолок. И пустота в голове. Я потерял счет дням. Поэтому, когда на пороге появились тюремщики с постными минами и пригласили следовать за ними, даже обрадовался. Хоть какое-то разнообразие. Ноги неожиданно сделались ватными. Не понимал, что со мной. Я же не боюсь. Знал, что так и будет. Жалел, что не хватило духу застрелиться, что решил предоставить это чужим людям. Но тело не слушалось. Серые стены казались все уже. Потолок – все ниже. Страх противной мошкой пробрался в сердце. Зажужжал, напоминая, что еще несколько минут – и меня не будет. Исчезнет само воспоминание об Александре Шумском. Живые предпочтут забыть.
Но я не позволил себе рвануться. Ни один мускул не дрогнул в лице. Тот случай, когда маска так приросла к телу, что сам не помнишь, кто ты. Камера, кушетка. Прокурор, Дашутка с носовым платочком в руках – могла бы и не приходить, но нет, стоит, хлюпает носом. Раздражает. Хочется стереть с лиц безразличное выражение. Разбить их в кровь. Меня укладывают на кушетку. Монотонно звучит приговор. Реальность превращается в полуявь. Взгляд выхватывает незнакомое лицо. Почему? Наверное, потому, что этот тип отличается от остальных, как торт «Наполеон» от черного хлеба. Холеный, одетый с иголочки, в типичных профессорских очишках, с зализанными волосами. Журналист? Ученый? Любитель казней? А что, встречаются и такие.
Хорошо, что под спиной – кушетка. По телу пробежала предательская дрожь. Кто-то тормошил меня, спрашивал о последнем желании. Попросил принести сигарету. Хотелось совершить что-нибудь безумное напоследок. Кажется, я смеялся. Доктор что-то шептал прокурору. Тот кивал. Да зачем же так тянуть?
