В списках не значились: «1961»

Сергей Викторович и Диана Валерьевна жили той самой жизнью, о которой иногда с тоской вспоминали в московских высотках, – жизнью простой, обкатанной и до боли знакомой. Геленджик. Солнце. Море, которое из ярко-синего летом к декабрю становилось свинцово-серым и суровым. Их мир снова сузился до размеров уютной «трёшки» в панельной пятиэтажке.

Сергей снова был начальником отдела футбола городского спорткомитета. Его дни состояли из бумажек о выделении мячей для дворовых команд, споров с директором стадиона «Спартак» насчёт стоимости покраски раздевалок и вялых турниров между местными «Спартой» и «Волной». Он носил те же самые костюмы, иногда выпивал свои «Хадыжи» и с тем же азартом обсуждал с приятелями в обеденном перерыве, сможет ли «Спартак» (московский, конечно) взять верх над «Динамо».

Диана снова вернулась в салон красоты «Лотос» на центральной набережной. Её мир теперь пах не дорогими духами и зверинцем, а лаком для волос, перекисью и клиентскими сплетнями. Вместо жён политбюро её окружали загорелые курортницы, мечтавшие о мелировании «как у Татьяны Веденеевой из «Голубого огонька», и молодые отдыхающие, желавшие «нечто такое, чтобы курортный роман случился наверняка». Она снова стала просто Дианой – лучшим стилистом-парикмахером Геленджика, чьи руки помнили и пышные локоны партийных дам, и чёлки первых советских стиляг.

Их московская одиссея с макакой-комсомольцем, Василием Сталиным и Лаврентием Берией постепенно стала похожа на общий сон – яркий, подробный, но невероятный. Они почти перестали о нём говорить. Слишком нелепо это звучало бы за бутылкой «Абрау-Дюрсо» и тарелкой жареной барабульки. Это было их общей тайной, закопанной глубоко-глубоко, как клад, в существование которого уже и сам не веришь.

В тот день они, как всегда, вернулись с воскресной прогулки по набережной. Декабрьское солнце грело слабо, но по-курортному ласково. Они купили свежего хлеба, пару пачек селедочки и, придя домой, почувствовали вдруг одну и ту же мысль – смертельную, обволакивающую усталость. Не физическую, а какую-то душевную. Словно их жизнь стала слишком предсказуемой, слишком плоской.

Геленджик

– Сереж, а давай поспим? – сказала Диана, скидывая пальто. – Часика на два. Как в старые времена.

– А что, идея, – с облегчением отозвался Сергей. – Будильник на девять. Потом дела домашние будем делать.

Они забрались под стёганое одеяло, пахнущее свежестью и домашним уютом, и почти мгновенно провалились в глубокий, беспробудный сон, словно их годы напролёт копили эту усталость для одного-единственного погружения в небытие.

Толчок был резким, грубым и до боли знакомым. Таким же, как тогда, в далёком 1953-м, когда Кирилл Валерьевич Кузнецов чуть не свалился со стула, услышав шепот: «Товарищ, проснитесь! Вы на съезде!».

Сергей и Диана открыли глаза одновременно. И замерли.

Вместо уютной полутьмы их спальни их ослепил резкий, люминесцентный свет. Вместо тишины, нарушаемой лишь тиканьем ходиков и завыванием ветра за окном, их уши пронзил оглушительный, нарастающий гул, скрежет металла и гулкие голоса.

Они сидели рядом на жёстком пластиковом сиденье цвета грязного асфальта. Диана, придя в себя, первым делом посмотрела на мужа – и едва не вскрикнула. Сергей сидел, выпрямив спину, с отсутствующим видом глядя куда-то перед собой. Но это был не её Серёжа! Его лицо, всегда гладко выбритое, теперь украшали аккуратные, совсем седые усы – те самые, что были в дикой моде лет сорок назад. На нём был добротный, но немодный пиджак из толстой шерсти, а на коленях он сжимал ручки старого, потёртого кожаного портфеля с потускневшим замком. Он выглядел как образцовый советский служака из какого-нибудь производственного фильма о покорителях целины.