Когда звезды спускаются на землю

Двадцать лет мира и реформ не смогли до конца выжечь из камня дворца память о старых, патриархальных временах. Арсея, Царица Кабоса, сидела на авантюриновом троне, и ее лицо, сохранившее следы былой красоты, было подобно отполированному мрамору — гладкому, холодному и непроницаемому. Рядом, на несколько ступеней ниже, располагалась ее дочь, Флавия. В свои двадцать лет она была живым портретом матери в юности — те же черные, как смоль, волосы, собранные в сложную, но строгую прическу, те же темные, пронзительные глаза. Но во взгляде Флавии читалось не фанатичное горение жрицы, а сосредоточенная тяжесть ответственности.

Перед ними стояли трое. Слева — аристократка Ливия, потомок одного из древнейших родов Кабоса, чье лицо, несмотря на умело наложенные белила и сурьму, было искажено надменной яростью. Справа — рослый, широкоплечий мужчина с руками, испещренными шрамами и следами ожогов, кузнец по имени Кир. А между ними — хрупкая, испуганная девушка с корзинкой цветов, глядящая на кузнеца с таким обожанием, что его можно было почти осязать.

— Итак, Ливия, — голос Арсеи прозвучал ровно, без суда и пристрастия, — ты утверждаешь, что Кир, находясь в твоем доме на положении мужа, обязан оставаться с тобой, ибо таков был договор, скрепленный твоей волей и старым законом, который еще помнят старики.

— Он не просто муж, Царица! — голос Ливии звенел, как надтреснутый хрусталь. — Он — лучший ювелир Кабоса! Его руки творят чудеса! Я дала ему кров, пищу, положение! А он… он хочет променять это все на какую-то жалкую торговку цветами! Это верх неблагодарности!

Арсея медленно перевела взгляд на кузнеца.

—Кир. Что ты скажешь?

Мужчина сделал шаг вперед, его низкий, грудной голос наполнил зал.

—Повелительница. Госпожа Ливия говорит правду. Она дала мне многое. Все, кроме одного. Она никогда не смотрела на меня, как смотрит на меня Лидия. — Он кивнул на девушку с цветами. — Для госпожи я был украшением, редкой вещью в ее коллекции. Как ваза или статуя. Лидия… Лидия видит во мне человека. Я не могу дышать в золотой клетке, даже если она усыпана самоцветами. Я предпочту хижину, где меня любят, дворцу, где меня ценят лишь за умение гнуть металл.

Флавия, наблюдая за этой сценой, чувствовала, как в ее душе борются два начала. Разум, взращенный на законах и долге, шептал: «Договор есть договор. Стабильность государства зиждется на соблюдении обязательств». Но сердце, тайно тронутое страстной историей родителей, кричало: «Разве не за свободу сердца и духа мать сломала гаремы?»

Арсея внимательно посмотрела на дочь.

—Что бы решила ты, Флавия? Каков должен быть вердикт наследницы престола?

Все взгляды устремились на принцессу. Она почувствовала жар на своих щеках. Она сделала глубокий вдох, собирая мысли.

— Закон, который ты даровала нам, мать, провозглашает свободу выбора высшим благом, — начала она, тщательно подбирая слова. — Но он же обязывает нас уважать обязательства, данные в прошлом. Госпожа Ливия, вы понесли утрату в мастерстве. Киру же грозит утрата души. — она повернулась к Арсее. — Я предлагаю компромисс. Кир получает свободу. Но в качестве компенсации за расторжение договора и утрату его мастерства, он обязан в течение трех лет обучить двум своим главным искусствам — чеканке и филиграни — лучших учеников из числа тех, кого выберет госпожа Ливия. Так ее дом не обеднеет, а знания мастера останутся на Кабосе, умножая его богатство.