Верую! - Василий Шукшин

Верую!

Страниц

10

Год

2011

Когда Максим находится в состоянии тоски, он не сгружает свои мысли в философские рассуждения, не предъявляет никаких требований к себе или другим людям, ощущает лишь боль и злобу. Однако эту злость он не направляет ни на кого, ему не хочется нанести кому-либо удар и также не хочется утонуть в океане горестных мыслей. Ему не хочется ничего – но где в этом сволочь-маета? Также он не желает оставаться неподвижным и бездействовать, а попивание водки для него неприемлемо, так как он не хочет стать объектом насмешек. В прошлом случалось, что он пил до опьянения... В состоянии пьяной амнезии, он внезапно начинал раскаиваться в отвратительных грехах, которые после приносили ему и другим людям нехорошее настроение. Однажды, будучи пьяным, он начал бить головой о стену в полицейском участке, где висели разнообразные плакаты. Он вскрикивал, рассказывая, что он и некий другой мужчина изобрели мощный двигатель размером с коробку от спичек и передали чертежи американцам. Максим осознавал, что это было подлое предательство, и он стал своего рода "научным Власовым". Он просил отправить его под конвоем в Магадан, причем он настаивал идти на эту долгую дорогу босиком...

- Дополнительная информация: Максим - художник по призванию. В его мире существуют две главные силы - боль и недовольство. Он страдает муками творчества и время от времени бывает погружен в глубокую депрессию. Однако, несмотря на свои негативные эмоции, Максим всегда старается сохранить внутренний мир и никому не причинять вреда. Он постоянно ищет вдохновение, стремится к новым творческим высотам и не привык стоять на месте. И, конечно же, он никогда не позволит себе потерять контроль над своими поступками, даже когда ощущает притяжение к заблуждениям алкоголя. Его история свидетельствует о том, что каждый может упасть, но и встать горой снова, придя к осознанию своих ошибок и стремясь вернуться к своим истинным ценностям.

Читать бесплатно онлайн Верую! - Василий Шукшин

По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, едкая… Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная, не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта, обшаривала его всего руками – ласкала и тянулась поцеловать.

– Опять!.. Навалилась.

– О!.. Господи… Пузырь: туда же, куда и люди, – тоска, – издевалась жена Максима, Люда, неласковая, рабочая женщина: она не знала, что такое тоска. – С чем тоска-то?

Максим Яриков смотрел на жену черными, с горячим блеском глазами… Стискивал зубы.

– Давай матерись. Полайся – она, глядишь, пройдет, тоска-то. Ты лаяться-то мастер.

Максим иногда пересиливал себя – не ругался. Хотел, чтоб его поняли.

– Не поймешь ведь.

– Почему же я не пойму? Объясни, пойму.

– Вот у тебя все есть – руки, ноги… и другие органы. Какого размера – это другой вопрос, но все, так сказать, на месте. Заболела нога – ты чувствуешь, захотела есть – налаживаешь обед… Так?

– Ну.

Максим легко снимался с места (он был сорокалетний легкий мужик, злой и порывистый, никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много), ходил по горнице, и глаза его свирепо блестели.

– Но у человека есть также – душа! Вот она здесь – болит! – Максим показывал на грудь. – Я же не выдумываю! Я элементарно чувствую – болит.

– Больше нигде не болит?

– Слушай! – взвизгивал Максим. – Раз хочешь понять, слушай! Если сама чурбаком уродилась, то постарайся хоть понять, что бывают люди с душой. Я же не прошу у тебя трешку на водку, я же хочу… Дура! – вовсе срывался Максим, потому что вдруг ясно понимал: никогда он не объяснит, что с ним происходит, никогда жена Люда не поймет его. Никогда! Распори он ножом свою грудь, вынь и покажи в ладонях душу, она скажет – требуха. Да и сам он не верил в такую-то – в кусок мяса. Стало быть, все это – пустые слова. Чего и злить себя? – Спроси меня напоследок, кого я ненавижу больше всего на свете? Я отвечу: людей, у которых души нет. Или она поганая. С вами говорить – все равно что об стенку головой биться.

– Ой, трепло!

– Сгинь с глаз!

– А тогда почему же ты такой злой, если у тебя душа есть?

– А что, по-твоему, душа-то – пряник, что ли? Вот она как раз и не понимает, для чего я ее таскаю, душа-то, и болит. А я злюсь поэтому. Нервничаю.

– Ну и нервничай, черт с тобой! Люди дождутся воскресенья-то да отдыхают культурно… В кино ходют. А этот – нервничает, видите ли. Пузырь.

Максим останавливался у окна, подолгу стоял неподвижно, смотрел на улицу.

Зима. Мороз. Село коптит в стылое небо серым дымом – люди согреваются. Пройдет бабка с ведрами на коромысле, даже за двойными рамами слышно, как скрипит под ее валенками тугой, крепкий снег… Собака залает сдуру и замолкнет – мороз. Люди – по домам, в тепле. Разговаривают, обед налаживают, обсуждают ближних… Есть – выпивают, но и там веселого мало.

Максим, когда тоскует, не философствует, никого мысленно ни о чем не просит, чувствует боль и злобу. И злость эту свою он ни к кому не обращает, не хочется никому по морде дать и не хочется удавиться. Ничего не хочется – вот где сволочь-маета? И пластом, неподвижно лежать – тоже не хочется. И водку пить не хочется – не хочется быть посмешищем, противно. Случалось, выпивал… Пьяный начинал вдруг каяться в таких мерзких грехах, от которых и людям и себе потом становилось нехорошо. Один раз спьяну бился в милиции головой об стенку, на которой наклеены были всякие плакаты, ревел – оказывается: он и какой-то еще мужик, они вдвоем изобрели мощный двигатель величиной со спичечную коробку и чертежи передали американцам. Максим сознавал, что это – гнусное предательство, что он – «научный Власов», просил вести его под конвоем в Магадан. Причем он хотел идти туда непременно босиком.