Колёса кареты глухо застучали по брусчатке внутреннего двора, возвещая о прибытии. Элиас Вейн не стал дожидаться кучера, откинул дверцу и вышел в сырой замковый воздух, поправляя пенсне. Его тёмный сюртук, скроенный по моде двух десятилетий назад, выделялся среди ливрей слуг, как ворон среди павлинов. Он не нёс чемоданов – только тонкий кожаный портфель, потёртый на углах.
Его встретил не герцог, а капитан стражи. Мужчина с пшеничными волосами, свободно ниспадающими на латы, был ростом с Элиаса, но шире в плечах. Взгляд у капитана был вдумчивый, оценивающий, но без тени подобострастия.
–Смотритель Вейн. Герцог ожидает в малом совете.
–Капитан… – Элиас сделал паузу, мгновение ловя имя в памяти. Оно не пришло. Странно. Он обычно помнил досье. – Проводите.
По галереям замка струился тревожный шёпот. Слуги жались к стенам, их глаза скользили по Элиасу и тут же отводились. Он улавливал обрывки: «…никаких следов…», «…даже не знаем как…», «…бедная принцесса…». Имя «Диана» звучало реже, чем титул.
Герцог Виктор восседал у камина, но огонь, казалось, не грел его. Его лицо было маской учтивой озабоченности, но глаза – плоскими, как полированный агат. В них не читалось ни горя, ни страха, лишь холодная необходимость сделки.
–Вейн. Ваша репутация вас опережает. Надеюсь, она не преувеличена. Король вернётся через семь дней. К его возвращению у меня должно быть имя и причина. Любые ресурсы – ваши.
– Покажите мне место, – сказал Элиас, пропуская мимо ушей весь этот политический шум.
Башня Северного Ветра стояла на отшибе, древняя и неприветливая. Дубовая дверь, некогда выломанная стражёй, сейчас была прислонена к косяку. В проёме висела пелена спёртого воздуха, пахнущего камнем, пылью и чем-то неуловимо сладким.
Внутри было тесно. Узкое окно-бойница пропускало косой луч света, в котором танцевали мириады пылинок. И в центре этого медленного хоровода, на каменном полу, лежала она.
Принцесса Диана.
Элиас замер, позволив глазу зафиксировать абсурдность картины. Она была одета в простое голубое платье, словно собралась на прогулку в библиотеку. Руки сложены на груди. Темные ресницы лежали на щеках, губы были слегка приоткрыты. Она не была «трупом». Она была идеальной куклой, чьей художник забыл вдохнуть жизнь. Красота была столь отточенной и безжизненной, что от неё веяло леденящим ужасом. Ни синяков, ни ссадин. Ни признаков борьбы. И – он прищурился – никаких признаков окоченения или разложения. Время, казалось, обтекало её стороной.
Его взгляд скользнул к полу. Пыль. Толстый, нетронутый слой везде, кроме чёткого силуэта её тела. Контур был ясен, как оттиск на песке. Но этот оттиск говорил о долгих днях, неделях неподвижности. Не о нескольких часах, прошедших со вчерашнего крика.
Элиас сбросил сюртук, повесил его на гвоздь у входа. Он снял пенсне, тщательно протёр линзы, хотя они и без того были чисты. Это был ритуал. Подготовка инструмента. Он сделал несколько глубоких вдохов, успокаивая ум, очищая его от шума настоящего.
Затем он опустился на одно колено в пыль, в метре от тела, стараясь не нарушить её слои. Он прикоснулся кончиками пальцев к холодному камню, закрыл глаза и отпустил внутренний запрет.
Отголоски пришли не картинкой, а ощущением. Сначала – давящая тишина последних часов. Пустота. Затем – всплеск: далёкий, приглушённый стенами, крик. Не от боли. От… освобождения? Он пронзил тишину и угас. Элиас отмотал назад. День. Ночь. Снова день. В башне – ничего. Ни движения, ни звука. Как будто комната ждала.
