Прогулки по променаду

В просторный номер отеля, выходивший окнами на променад, что бежал вдоль бурного летнего моря, мы въехали около полудня. Услужливый, даже чрезмерно вежливый – явно пытавшийся заработать внушительные чаевые – портье втащил наши с женой чемоданы на четвёртый этаж и поставил их у кровати. Я с широкой улыбкой поблагодарил его и дал понять, что разговаривать с ним или прибегать к иным его услугам более не намерен. Неприятно, когда напрашиваются на комплименты, особенно на денежные. Я сразу же принялся перекладывать вещи из чемодана в изящный шкаф из вишни, потратив на это от силы несколько минут, поскольку гардероб мой был скромным. Мне столь редко удавалось обнаружить в магазинах что-то приличное и одновременно с тем подходящее к моей фигуре, что я был вынужден довольствоваться скудным ассортиментом одежды.

Жена тем временем вытащила на широкий балкон плетёное кресло и устало расселась в нём, прикрывая лицо от палящего солнца широкополой бежевой шляпкой, которую мы приобрели за день до поездки. Катрин часто нездоровилось, и по той слабости в жестах, коими она со мной обменивалась, я сразу понял, что хилое здоровье моей супруги вновь её подвело. Слово это, правда, не вполне точно характеризует то отношение, которое выстроилось между моей женой и её слабостью, поскольку подвести можно кого-то только в том случае, если на вас изначально рассчитывали. Многократно переклеенная и помятая медицинская карта Катрин всегда путешествовала вместе с нами, занимая серьёзную часть багажа. Сказать честно, я так и не понял, какой именно недуг поразил мою бледную, хрупкую супругу. Она не любила об этом разговаривать, а её лечащие врачи предпочитали обсуждать со мной скорее оплату счетов и назначения, чем непосредственно причину всего этого страдания. Первое время я с твёрдостью и решимостью переносил невзгоды, желая разделить их бремя с Катрин. Но чем дальше заходила эта история, тем меньше сил и готовности оставалось для исполнения супружеского долга. Медицинская трагедия моей жены длилась довольно давно, заняв уже почти пять из семи лет её замужества. Родители Катрин во всём винили меня, не упуская возможности отпустить в мой адрес какой-нибудь упрёк каждый раз, как я, всегда случайно, встречался с ними во время прогулок по городу.

Закончив со своим чемоданом, я аккуратно, стараясь не помять, развесил в отдельном шкафу одежду Катрин: платья, прогулочные и спортивные костюмы, несколько пар туфель и сандалий, три шляпы, солнечные очки, лёгкие перчатки и белоснежный зонтик. Всё это весило немало, но, судя по всему, ни одна из этих вещей, помимо медицинской карты, не могла надеяться на то, что ей в ближайшее время воспользуются. Я спрятал пустой чемодан под кровать и вышел на балкон, чтобы оглядеть округу. Вид открывался поистине обворожительный, он был каким-то по-особенному притягательным, вовлекающим в себя, он не допускал, чтобы им наслаждались со стороны, он хотел, чтобы в нём непосредственно участвовали.

Катрин что-то нечленораздельно протянула из-под шляпы, я глубоко вздохнул и присел на колено, желая поговорить с супругой.

– Катрин, дорогая, тебе вновь нездоровится?

– Это всё поезд, я тебе сто раз говорила, что не переношу эту проклятую тряску. До сих пор в ушах стучит. Словно кто-то засунул в железную бочку камень и катает её взад-вперёд.