Я немного грустил. Уже который день из головы не шла милая девушка, которая мне когда-то очень нравилась, которую я очень сильно хотел и которая так и не стала моей. Я в уме перебирал детали встреч с ней, анализировал причины которые не позволили нам стать близкими людьми. Самое удивительное, что так получилось и по моей вине, вернее, решение было за мной, но я не сделал решительного шага.
Так со мной бывало, был у меня такой пунктик, если женщина мне очень нравилась, или я её любил, то я её почти боготворил, она становилась для меня недосягаема и непогрешима, почти как святая. И тогда я вёл себя с ней как законченный чудак, как очень галантный и честный «джентльмен». Впоследствии, когда сильные чувства проходили, я часто жалел, что не поступал так, как должен был делать по всей логике вещей, ведь в жизни всё бывает намного проще.
Я сам над собой подшучивал, что ты парень временами бываешь как не от мира сего. Но это было моё, это была часть меня, как кодекс чести. Это была часть моего самоуважения. Зигмунд Фрейд, конечно, разложил бы все поведенческие мотивы по полочкам, но я до сих пор плутаю в этих трёх соснах.
Иногда, в щекотливые моменты, я был над собой почти не властен, и хочется думать, что меня вели звёзды, высшие силы. И эти силы бывали порой крайне противоречивы.
С детства я был эмпатом, чувствовал потустороннее. Владел немного гипнозом и даром предвидения. С возрастом я стал чувствовать своих уходящих и ушедших друзей. Так однажды я неудержимо захотел увидеть своего закадычного друга детства, очень непростого человека, его порой трудно было простить за его поступки. Но на вкус и цвет товарища нет. Он в пятом классе школы уехал с семьёй в другой город, и мы не виделись всю жизнь. За исключением одной очень трогательной встречи лет в шестнадцать, когда он с другом приезжал к нам в гости.
Мы совсем немного переписывались в то время бумажными письмами, и я помнил из его адреса только улицу в его городе, в довольно крупном областном центре.
Вот и сейчас я хотел рассказать о любимой девушке, но незримое присутствие друга заставляет меня упоминать и о нём. Все люди живы в моём сознании, они приходят иногда ко мне. Как радиоволны приходят в единственный радиоприёмник, который может их уловить.
Когда я был проездом в гостях у институтского товарища, жившего в этом же городе, я вдруг явственно увидел перед своим внутренним взором моего детского друга. Таким я часто видел его в детстве из окна своей квартиры, когда он ждал меня на улице, стоя, привалившись плечом к дереву. И мне очень сильно захотелось его увидеть, а было тогда нам уже лет по сорок пять. Мы не виделись лет тридцать, у него была непростая судьба, он то сидел, то был в бегах.
Я нашёл эту улицу с частными домами и просто стал стучать во все ворота подряд. Мне повезло, с шестой попытки мне открыла его сестра. В момент их переезда сюда, ей было не больше года. Я просто спрашивал по фамилии, не живут ли здесь такие, и она назвала себя. Я обрадовался и объяснил, как мог человеку, который видел меня первый раз в жизни, цель моего визита. Суровая женщина, Ирина размякла, подсказала улицу и дом где он жил, но предупредила, что он плохой.
Я не придал должного внимания её словам и был поражён, увидев старого друга тощим как узник Бухенвальда. Руки и ноги были толщиной в два, три пальца и хоть он и бодрился, мне стало понятно, что он не жилец. И я не смог настроиться на нужную волну для общения с человеком, который был почти уже за гранью. Я был преувеличено вежлив и почтителен, не мог должным образом отвечать на его шутки. Но общались мы очень тепло, как в детстве, вспоминали наших друзей и близких. Он был очень доволен что я пришёл, так сказала потом его жена в следующий мой визит. Он вспоминал меня, и я его услышал.
