Виткевич. Бунтарь. Солдат империи

Большая игра закончится, когда все умрут.

Редьярд Киплинг Ким

«…добиваем как умеем скорее остатки жизни – а всё конца нет как нет!»

Ян Виткевич Из письма Владимиру Далю

Хотел бы выразить глубокую признательность коллегам и друзьям, оказавшим мне помощь в работе над книгой:

начальнику Архива внешней политики Российской империи МИД России Ирине Поповой;

сотрудникам АВПРИ Юлии Басенко, Алле Руденко, Владимиру Михайлову и Марии Дешевых;

советнику Архива внешней политики Российской Федерации Елизавете Гусевой, начальнику отдела Государственного архива Российской Федерации Ирине Байковой.

Особая благодарность – моей жене и дочери.

Утором в четверг, 9 мая 1839 года, пришел ветер с Невы, разогнавший тучи, которые с вечера скапливались на петербургском небе, набухали дождевой влагой, грозившей пролиться на горожан. Но бог миловал. Весеннее солнце согревало озябшие тела и души, внушая надежду на то, что день будет удачным, и все в этом мире не так уж скверно.

В трактире француза Луи, что на Малой Морской, прислуга с самого рассвета бодро взялась за дело. Кухарки, истопники, половые и коридорные готовили, разогревали, убирали, чистили и будили. В номерах обычно останавливался народ непраздный, по будням занятой – купцы, приказчики, заезжие крестьяне и ремесленники, да и люди благородные, посещавшие столицу по важным и неотложным делам. Им не с руки залеживаться, нежиться в постелях, дела не ждали, никто времечко понапрасну тратить не желал.

Лишь один постоялец в то ясное, редкое для сумрачного Петербурга, а потому особенно славное утро, припозднился, все не выходил из своей комнаты. Штаб-ротмистр, всегда в ловко сидевшем на нем казачьем мундире, высокий, статный, неизменно любезный и обходительный, сводивший с ума барышень и любивший хорошо провести время с друзьями.

Величали штаб-ротмистра Иваном Викторовичем Виткевичем, хотя кое-кто из знакомых называл его Яном. Видно, что из поляков, так и среди этих встречаются порядочные люди. А гостиничным хозяевам и прислуге чего? Только бы не ругался, покой других не смущал, да платить не забывал. А когда платят, что Ян, что Иван, все едино.

Накануне вернулся не поздно, едва начало смеркаться. В настроении странном: то улыбался, шутил, то морщил лоб и кривил губы в непонятной тоске. Говорил, что весело провел время в милой компании, и тут же принимался горевать, повторял, что вот, ему уже тридцать, а не женат, никому не нужен. Жаловался, что устал, велел, чтобы позволили отдохнуть подольше, не поднимали ни свет ни заря. Такой наказ дал кривоногому киргизцу, который был у него в услужении. Сказал, что сам позовет, когда нужно будет умываться и одеваться.

Наступило утро, время шло. Минуло восемь часов, потом девять, десять, а все не звал. Слуга забеспокоился, не похоже на господина. Подходил к двери, прислушивался, но ничего уловить не мог.

К одиннадцати к нему посетители начали приходить, которым было назначено: двое, особенно важных, из министерства иностранных дел. Чудно это было, почему так долго спит, стали стучать, за полицией сбегали, взломали дверь, ну и нашли его… Застрелился, пулей в висок. В камине пепел от сожженных бумаг, предсмертное письмо на столе.

Жандармы примчались, чиновники в вицмундирах, всё оцепили, охрану поставили, никого в ту комнату не пускали, пока все не обыскали и вверх дном не перевернули. Но, видимо, не обнаружили то, что искали, потому как чертыхались и кляли покойника. Чем-то досадил им, а чем – неизвестно. Своей смертью, наверное…