Капитан

В поликлинике на углу Большой и Малой Бронной, где мне много лет довелось лечиться, на третьем этаже, против физиокабинета, висела в своё время стандартная доска почёта, разграфлённая, как тогда было принято, на две равные половины: наши передовики и наши ветераны. Под ветеранами подразумевались участники Великой Отечественной войны, но поскольку коллектив был по преимуществу женский, похвастать ими поликлиника не могла, и фотографий на этой стороне доски было раз-два и обчелся. И потому невольно привлекал к себе взгляд портрет бравого капитана с казацкими усами и обвитой змеёй чашей на погонах. У всех остальных были только сержантские лычки.

Звали капитана с фотографии Борис Владимирович Бондарь, и для завсегдатаев поликлиники не составляло секрета, что работал он в стоматологическом отделении, а если точнее – зубным хирургом. Работал столько, сколько я себя помнил, пожалуй, что с самого открытия этого учреждения. Но до поры до времени нужды мне в его специальности не было, и, просиживая в очереди к зубным терапевтам, я лишь краем глаза фиксировал неспешно выходящего из соседнего кабинета седоватого мужчину с наружностью гнома в наглухо завязанном за спиной халате и обнаженными до локтей крепкими, как клещи, руками да слышал его скрипучий, без модуляций, голос: «На удаление есть кто-нибудь?». И, сурово обведя глазами притихшую, как бы сжавшуюся под его взглядом очередь, он скрывался на «женской половине», за дверью своих коллег, у которых, в отличие от хирургов, пауз в работе почти не бывает.

Но однажды приспичило и мне, и случилось это как раз под Новый год, тридцать первого декабря под вечер. Не могу сказать, чтобы зуб этот у меня болел, да и зашёл я в поликлинику совсем по другому поводу. Но поднявшись зачем-то на последний этаж, я обнаружил, что у дверей стоматологов никого, и вспомнил безнадёжный вердикт своего врача насчёт моего разрушенного зуба. «Вот сейчас бы одним махом с ним и разделаться», подумал я и сбежал в регистратуру, чтобы заказать карточку. А потом опять поднялся на лифте и стал обречённо ждать, когда её принесут.

На миру, говорят, и смерть красна, и минуты ожидания в пустом коридоре показались мне особенно тягостны. А когда над моей головой рявкнул громкоговоритель, приглашая войти, я вздрогнул, как от удара электрическим током. Голос у Бондаря, и без того не отличавшийся мелодичностью, многократно усиленный динамиком, напоминал трубный глас у входа в преисподнюю.

Я оглянулся. В коридоре по-прежнему ни души. Из кабинета при мне тоже никто не выходил, так что видеть меня там не могли, а фамилия на карточке им ничего не говорила. В общем, свой отступательный маневр я мог совершить анонимно и без свидетелей. И, осторожно привстав, я сделал несколько как бы случайных шагов по коридору, а поравнявшись с входной дверью, круто свернул на лестницу.