Ромашки для некроманта

ГЛАВА 1


- Хозяева! - стукнули в калитку. - Есть кто дома?
- Поди глянь, - велела мне бабушка.
Травы она под решетом железным ворошила, приговаривая над ними волшбу ведьминскую, как всегда. Я ей в руки смотрела, и занимало меня одно. Живая, не сорванная ещё, трава - понятно, что такое, а вот срезанная да высушенная? Подвластна она мёртвой стихии или бабушкины заговоры меняют её?
Стук повторился. Бабушка сдвинула платок со лба повыше и строго посмотрела на меня. Глаза у неё как два огненных озера. Совершенно нестерпимый взгляд, когда бабуля сердится. А сердилась она всегда, когда вынуждали её повторять уже сказанное.
- Иду уже, иду, - крикнула я, чтобы не вздумали там без дозволения нашего во двор входить.
Добром ведь не окончится! Если в доме живёт такая сильная ведьма, как моя бабушка, с улицы входить без приглашения - себе же лиха искать.
Не распозна{[ю]}т заклятья сторожевые, друг перед ними или недруг, разят без разбора. И только воля хозяйки способна их удержать! А для того хозяйка сама должна встать перед гостем, чтобы разглядеть его хорошенько и решение принять, впускать или пусть уже лучше по ту сторону тына останется. От греха.
… Какие кони! Громадные, с блестящей чёрной шкурой, мощные, только что пламя из ноздрей не пышет. И всадники им под стать. Мощные воины с заговорённым оружием, недавно убившие кого-то - дар во мне встрепенулся, внятный отсвет чужой смерти в себя вбирая.
- Ты ли Миро, чадо Заряны Забавишны? - строго спросил у меня старший.
Мама моя в родах умерла, в столице, куда ушла со двора против слова старшей ведьмы Гориславского нашего ковена. За любовью ушла, никого не послушала, да и сгинула, недолго ведь в городе. Осталось от неё нам лишь имя одно, а больше ничего. Одеяльце вот ещё, в котором бабуле моей меня привезли, и серебряное зеркальце.
- Это я, почтенный, - ответила я на вопрос, а сердце в рёбра бухнуло.
Неужели отец мой проведать решил, как дитя его, не пропало ли в забытом всеми Гориславье?! Я жадно смотрела, пытаясь выискать во всаднике хоть чёрточку сходства с тем ликом, что я по утрам в ведре с водой стоячей видела. Все говорили ведь, что в отца удалась я, не в мать непутёвую. Оттуда, мол, и дар по стихии смерти пришёл, отцовское наследие.
Но ничего, хоть отдалённо со мною схожего, в лице гостя незваного не оказалось. И голос крови, всегда родню узнающий, молчал.
- Возьми, - всадник вынул из-за пазухи треугольник из желтоватой почтовой бумаги, скреплённой печатью. - Тебе велено передать, из рук в руки. И проследить, как берёшь!
Как заворожённая протянула я руку. А ведь с детства учили меня: у чужих, перехожих, людей не брать ничего! Даже хлеба и даже тогда, когда умираешь от голоду. Кто их знает, чужих, с какими силами они знаются и какую беду задумали.
Но письмо легло мне в руку, и ничего не случилось. Ни пламени исподнего мира, ни молнии мира небесного. Всадник тронул коня, и спутник его повторил движение. Через мгновение обоих уже и след простыл.
- Кто такие, чего им было надобно? - сурово спросила бабушка.
- Не ведаю, не назвались они, ба. Смотри, письмо передали мне…

- И ты взяла! - гневно осудила меня бабушка.
- Он сказал - «велено проследить, как ты в руки берёшь», - вспомнила я.
- Мало ли что велено! Кем велено? Почему велено? А если порча там какая-нибудь? Или проклятие?