Заходя в квартиру, успеваю подумать, что это чистой воды безумие.
Сева за мной, я слышу его приглушённый голос.
– Алиса…
Сбрасываю с себя шубку, скидываю шарф.
– Ну вот, теперь можешь показать мне свой рисунок, – говорю я, а голос странно тонок и дрожит от волнения.
Чтобы хоть как-то прийти в себя, иду в кухню, достаю початую бутылку красного вина. Беру бокалы.
– Нет, – говорит Сева, – не надо.
Спиной чувствую жар его взгляда. Пожимаю плечами и улыбаюсь ему через плечо. Меня бьёт дрожь.
Он тихо подошёл сзади и положил открытый альбом на стол.
Сквозь преломлённую призму стекла я увидела своё изображение. На нём играют красные блики. Да, это и в самом деле я. Сижу в позе античной сивиллы, грудь обнажена, а выражение глаз такое, что впору краской стыда заливаться. Интересно, он один это приметил или я у всех художников такой сладострастной получилась?
– Как всегда, безупречная работа, – сказала я, поднося бокал к губам.
– Нет, это ты безупречна…
Его дыхание ласкает мочку моего уха. Это неприкрытая лесть, но мне приятно. Вино сладковато-терпкой струйкой стекает по горлу, проникая, согревая всё внутри.
– Алис… Там, в мастерской… я не мог отвести от тебя взгляд.
Голос Севы совсем поменялся. Весь он был точно пропитан чувственностью.
Я втянула носом воздух.
Говори, говори со мною, милый мой мальчик… Как давно я не слышала ничего подобного в свой адрес. Оливер был всегда так немногословен… К чёрту! К чему эти ненужные воспоминания о нём…
Говори же мне всякий глупый, но такой красивый бред…
– Я думаю о тебе всё время… Это какое-то наваждение.
Он больше не говорит, нет… Его руки опустились на плечи, пальцы побежали по изгибу шеи… Сева дразнил меня, изводил своими лёгкими, невесомыми прикосновениями. Когда же его губы коснулись и замерли на тонкой жилке, где, как сумасшедший, бился пульс, я судорожно вздохнула и не смогла сдержать стон.
Все преграды, тщательно возводимые моим рассудком с тех самых пор, как он поцеловал меня в машине, все крепости, все неприступные бастионы рухнули в этот самый момент… Как нелепо было отрицать, что того поцелуя мне было непростительно, жестоко мало. Как капля прохладной воды на губах в раскалённом зное пустыне – усилит жажду, но не утолит её никогда.
Что сталось с нами обоими? Остались ли мы? Или это уже не мы, а лишь два существа, не помнящих себя, не видящих ничего вокруг…
Его глаза… Я была вся в них… Вся без остатка... Они стали почти тёмно-карими, такими пронзительно-глубокими, такими влекущими. В них светилось столько обещаний, столько соблазнов...
На ходу скидывая с себя одежду, путаясь в ней, мы, вновь и вновь искали руки друг друга, губы друг друга… И всё пили, пили эту страсть до головокружения, до забвения… С какой-то поспешностью, словно кто-то вот-вот должен был прийти и отобрать у нас то волшебное чувство, которое владело нами, заставляло быть свободными от всех условностей, заставляло быть его рабами, его служителями…
Он опустился передо мной на колени, его руки и губы были теперь везде… На мне, во мне… И он, стоя так, будто бы поклонялся, молился какому-то божеству…
Мои пальцы запутались в его волосах…
И только шёпот острых ощущений между нами.
Осень, 1990 годДвери распахнулись настежь, выпуская на улицу шумную ораву школьников. Свобода. Наконец-то.Я стремительно сбежала с крыльца, выносимая вперёд безудержной толпой. Ещё один день позади. Ещё один скучный, унылый день. Такой же, как и все остальные. Хотя нет, сегодня же вторник, а значит, и того хуже.Не успеешь как следует проснуться по пути до здания школы, как первым уроком – бац! – физкультура. И какой идиот это придумал? Все носятся, толкаются, кричат. Ещё бы – тут напряжение мозгов совсем не требуется. Вот радость-то!Зато вторым уроком – математика. Орущее, взлохмаченное стадо молоденьких слонопотамов врывается в класс, норовя одновременно пролезть в узкие двери мерзко-коричневого цвета, глядя на которые лично мне хочется просто застрелиться.Задача:Дано: 45 минут тоски и методичного царапанья мела по деревянной доске.Найти: количество времени, в течение которого мозг впадёт в глубокий анабиоз.Я знаю ответ с точностью до секунды – мне хватает шести минут двадцати пяти секунд.Хорошо, что под партой спрятан любовный роман, который я втихаря стащила у мамы. Выяснение отношений между Джессикой и Кристофером дали мне возможность не уснуть. Правда, за невыполненную домашнюю работу препод поставил точечку в журнал. Это у него любимое занятие – уже все клетки на странице в точечках. Классная возмущается, а ему и дела нет.Своим математическим мозгом он вывел не менее математическую формулу – набираешь себе определённое количество жирных точек за урок – вот и оценка готова. Можно даже к доске не идти, а гоняет он часто – что есть, то есть.В такие моменты нет ничего лучше, чем прикинуться мёртвым опоссумом. Двоечники в моём классе так и поступают. Если в их летальный исход всё-таки не верят, они маскируются под глухо-слепо-немых и сползают под самые задние парты, пытаясь применить эффект невидимости.Увы, я так сделать не могу, потому что сижу за второй партой в первом ряду прямо под носом у преподавателя.Из класса выхожу – точно узник из тюрьмы, всё остальное кажется уже более мирным: русский язык, литература. Сосед по парте, Серёжка, беззастенчиво списывал диктант. К концу одиннадцатого класса точно заработает себе косоглазие. Наша классная всё время грозится нас рассадить в целях воспитательной работы, но ей сейчас не до этого. Всем известно, что у неё роман с учителем по рисованию. Кстати, у него и был последний урок.Когда мы вошли, вокруг него стайкой вились старшеклассницы, обсуждали декорации для предстоящего концерта самодеятельности. По моим губам скользнула усмешка. Вот это мужик так мужик! Никакой книжный Кристофер ему и в подмётки не годится! Высокий, подтянутый, волосы русые, до плеч, слегка вьющиеся на концах. Правда, имя у него совсем неподходящее – Апполинарий Карлович.Господи, о чём только думали его родители, нарекая так своё любимое чадо? Да если бы они только знали, какой замечательный экземпляр человеческой породы из него вырастет, то назвали бы его Апполон, не иначе.Рисование я люблю. Особенно уроки на свободную тему. Но сегодня Апполинарий попросил нас нарисовать натюрморт – кочан капусты, морковь, несколько луковиц и листик чахлого салата на широком блюде – просто овощной набор какой-то!Совсем не интересно, хотя наш мистер «Предел девичьих мечтаний» говорит, что такие рисунки просто необходимы, чтобы научиться реалистично передавать цвет, форму и материал, из которого сделаны предметы. В старших классах мы будем рисовать портрет. Держу пари, в его шкафу уже пылятся штук сто его собственных портретов, нарисованных восторженными старшеклассницами.Капуста у меня вышла какая-то кривая, лук тоже подкачал, краска слилась и потекла – это окончательно испортило мне настроение. Не день, а сплошное разочарование!Апполинарий Карлович невозмутимо ходил среди леса воздвигнутых мольбертов.– Вова, твоя обнажённая леди совсем не похожа на капусту,– прожурчал он, даже глазом не моргнув. Апполинарий всегда выражался учтиво и никогда не повышал голоса.Вовка Сибирцев покрылся пунцовой краской и стал похож на спелый помидор. Класс дружно зашёлся в хохоте.– Ничего не выходит, – пожаловалась я, когда учитель подошёл ко мне.– Разве? – он приподнял бровь и улыбнулся. Будь я старше, тут же свалилась бы со стула в беспамятстве. – По-моему, всё хорошо, Алиса.Он осушил кисточку и убрал излишек краски с моего не в меру оранжевого лука, потом слегка подправил зелёным кособокий кочан.– Спасибо, – сказала я и снова принялась за работу.Он поставил мне «четыре».– Это потому, что вы мне помогли? – спросила я, бессознательно ловя взгляд голубых глаз.– Не только. Просто я знаю, что ты можешь лучше, намного лучше. – Мужчина помедлил. – Тебе ведь нравится рисовать, Алиса?Я утвердительно кивнула.Апполинарий Карлович тепло улыбнулся.– Старайся, быть может, из тебя получится неплохой художник.Попрощавшись, я выскочила за дверь. Художник – это в нашем-то захолустье?! Апполоша что, совсем умом тронулся?С трудом выбравшись из толпы ребят, которые в спешке хватали одежду у дежурных раздевалки, я накинула куртку, взяла рюкзак и была такова.Здание школы – трёхэтажное, с тёмно-зелёным бордюром осталось позади. Я торопливо шла через стадион. Под ногами хлюпала земля. Был конец октября: солнце пряталось за набегающие облака.Я обернулась – с крыльца медленно сошли одноклассницы, посередине – как всегда, Светка, вроде как признанная королева нашего класса. С ней я мало общалась теперь. С ней и свитой её приближённых, было дело, поссорилась, когда мы ставили спектакль про Федота Стрельца для родителей в середине этого года. И всё потому, что это я должна была играть невесту главного героя, а она стала нянькой при лысеющем вздорном царе.Я перешла дорогу и по тротуару направилась прямо к дому. Каждое дерево, куст и даже камень мне были знакомы с самого детства. Сколько раз хожено по этой дороге и сколько ещё предстоит пройти! Я мысленно подсчитала годы – ещё шесть лет. Целая вечность. Целая вечность однообразия.
