Глава 1. Эксперимент профессора Кирпичева: Коллапс реальности
Эксперимент завершился успехом, которого никто не ждал.
Михаил Иванович Бесконечин, физик с дипломом и массой таких идей, что хоть завтра вручай десять Нобелевских премий, последние годы протирал штаны в институте довольно точных, хотя и весьма спорных наук, расследуя чудеса, в которые трезвый гражданин вообще верить отказывался. Каждый день ученому приходилось сталкиваться с такими странностями, от которых даже самые убежденные материалисты принимались неистово креститься. Молодой романтик, начиненный энтузиазмом до краев, неожиданно окунулся в бурный поток загадочных событий, разом перемоловших его прежние иллюзии и превративших вчерашнего новичка в прожженного авантюриста, готового рисковать ради новых открытий.
Как-то вечером, пока коллеги культурно расслаблялись, Бесконечин нырнул в архивные закрома и совершенно случайно откопал там редчайшую диковинку. Маленькая заметочка на пожелтевшей странице рукописи терпеливо ожидала того часа, когда чей-то внимательный взгляд наконец обратит на нее внимание и вырвет из многовекового забвения. Автор этой рукописи, знаменитый ученый древности Аристарх, небрежно написал: «Энергия всякого зла ищет выход и портит людям жизнь. Нужно бы изобрести приборчик, отводящий зло подальше, куда-нибудь в пустоту Вселенной».Изящная простота сказанного восхитила молодого исследователя, вызвав на его лице счастливую улыбку.Бесконечин аж подпрыгнул от восторга: вот это придумка! Соорудить агрегат, который ловит всю скверну человечества и отправляет ее прямиком в космическое никуда! Михаил Иванович ощутил приятную слабость в коленях, сообразив, что ухватил-таки птицу удачи – рецепт мгновенного решения всех человеческих проблем разом! Воображение тут же подбросило ученому занятную картину: этакий симпатичный аппаратец, лихо засасывает любую пакость и отправляет ее прямиком в дальнюю-дальнюю космическую дыру, где вредить было некому. Погруженный в приятные мечты о предстоящих подвигах против мирового зла, Бесконечин ощущал душевное тепло, похожее на сытое блаженство после хорошего обеда. Казалось, спустя тысячелетия древний грек подбросил такую замечательную идею, что решило бы половину человеческих бед, будь она воплощена вовремя. Идея озарила Михаила Ивановича молниеносно и ясно: вселенская гармония давно расстроилась от ненужного гама и сумбура. Пришла пора вооружиться наукой и устроить вселенскую механику согласно установленному порядку. День сменялся ночью, а хитрый механизм играл в какую-то свою загадочную игру. Наконец настал долгожданный миг – осталось проделать маленькую формальность… Но коварный случай, несомненно находящийся в сговоре с самим провидением, коварно подставил подножку: прибор нагло саботировал включение и начал проявлять явные признаки дурного воспитания. Когда положение достигло апогея и Михаил Иванович собрался уже поднять белый флаг, судьба устроила ему встречу с профессором Кирпичевым; и ученый воспринял данное обстоятельство как несомненный сигнал сверхъестественного вмешательства в пользу своего проекта.
Платон Харитонович Кирпичев обитал в гигантском муравейнике, где зелень скрылась под слоем асфальта, а воздух постоянно содрогался от нескончаемого грохота моторов. Профессор проживал в комфортабельной квартире из трех комнат в престижном районе города, а единственным существом, осведомленным о его привычках, был хитрый сиамский кот, прекрасно ориентирующийся в домашнем графике хозяина. Шнырь был небольшим, юрким существом, одержимым страстью к любопытству. Кот был мастером находить потайные места, а его выразительный взгляд говорил красноречивее любого лая самой бойкой дворняги. Хвостатый великолепно разбирался в настроении хозяина и регулярно демонстрировал такие номера, которыми мог бы гордиться сам Куклачев. Платон Харитонович снисходительно относился к шалостям своего любимца и частенько вел с ним доверительные беседы. По вечерам профессор отправлялся в пригород, в лабораторию, надежно скрытую от посторонних взглядов. Всем было известно, что Кирпичев отличался выдающимся умом и исключительным умением: любая задачка, как только оказывалась объектом его внимания, тут же переставала сопротивляться и сдавалась на милость победителя. Такие способности трудно было назвать иначе, как настоящим волшебством чистой науки. Всегда путал понедельник с пятницей, зато даты важнейших сражений знал назубок. Исследования профессора вводили коллег в глубокий ступор, но Платон Харитонович привык оперировать сведениями, от которых мозг нормального ученого инстинктивно выключался ради самозащиты. Несмотря на все это, профессор ежедневно убеждался, что наука – штука подвижная, обожающая развенчивать старые догмы и презирающая скуку обыденности. Именно моменты неуверенности и краткие периоды внутреннего разлада толкали Харитоновича к самым дерзким и восхитительным открытиям. Профессор давно установил правило: мудрость не прививается в праздных размышлениях, а выращивается на плодородной почве собственных ошибок и сомнений. И крупные научные победы требуют отличной компании союзников, желательно слегка помешанных, ибо настоящая наука невозможна без толики сумасшедшинки. Итак, Кирпичев энергично взялся искать подходящую фигуру на вакантную должность ассистента, понимая, что без надежного партнера научный корабль непременно даст течь. Темная материя настойчиво манила его вперед, а значит, срочно требовался помощник – молодой, предприимчивый и жаждущий окунуться в волнующие научные приключения. Имя профессора в те времена слышала даже публика, далекая от науки, ибо земля круглая, а новости разносятся быстро. Так вышло, что Бесконечин повстречал Кирпичева, и встреча эта обещала сыграть важную роль в судьбе обоих ученых: между двумя товарищами по цеху завязалась дружба, подпитываемая общими интересами и тягой к запретным открытиям. Научное сообщество внимательно наблюдало за этим дуэтом, поражаясь диаметрально противоположным характерам обоих коллег. Возьмем, к примеру, Кирпичева, возраст профессора уверенно приблизился к «полтиннику», что ничуть не мешало ему быть активным и готовым к новым открытиям. Платон Харитонович выглядел человеком компактных размеров, обычной конституции и располагающей наружности. Внешность его была классическим воплощением служения науке, если не считать одного отчаянного бунтовщика – локона, открыто выступавшего против власти расчески. Голос Кирпичева, низкий, бархатный, с приятной хрипотцой, придавал ему особый авторитет, заставляя коллег внимательнее прислушиваться к его словам. Одевался обычно прилично: костюм у него был отличный, правда, пуговицы блуждали взглядом и мятые брюки явно скучали по утюгу, выдавая человека равнодушного к внешнему виду перед лицом великой науки. Серые глаза профессора прятались за тонкими золотыми очками с линзами Цейсс, но настоящей прелести этому лицу добавляли вовсе не они, а ум, способный рождать самые смелые и блестящие идеи.
