Наблюдатель

Хочу начать с исторического экскурса, кажущегося мне совершенно необходимым. Вот он.

По семейному преданию, фамилия наша, Литовкины, принадлежит свободолюбивому казацкому роду, обосновавшемуся в семнадцатом веке на постоянное проживание в районе нынешнего города Валуйки, что на полпути от Ельца до Луганска. Есть веские основания полагать, что переселение в эту местность произошло совсем не по доброй воле, но подробности давно канули в Лету. Легко догадаться: откуда мои предки в эти Валуйки тогда пожаловали. Именно, именно. Вот, я всю жизнь и считаю, будучи русским, что земля литовская мне отнюдь не чужая.

Теперь к делу.

Прибыл я в Литву в середине пятидесятых годов в возрасте полутора лет от роду в арьергарде танковой дивизии, в которой служил тогда мой отец. Поселились мы в Каунасе в одной из коммуналок трехэтажного старого дома, где отцу, как фронтовику и семьянину, была пожалована десятиметровая комнатушка. Туда и въехали мы втроем, со всем нашим скарбом, состоящим из пары тюков одежды, коробки всякой всячины, двух табуреток и дощатого ящика для угля. Вопреки известной традиции селить офицерские семьи скопом в одном месте, дабы удобнее было поднимать глав семейств по тревоге, в нашем доме превалировало местное население. Только в соседнем подъезде проживало еще несколько русских, да в нашем коридоре можно было изредка встретить продавщицу тетю Тоню из Военторга или ее военнослужащих ухажеров. Вполне естественно, что почти все мои сверстники, с которыми я общался во дворе, ковыряясь в песочнице или катаясь с горок, были коренными литовцами. Дома я говорил по-русски, а на улице – по-литовски, но изредка путался, впадая в зону устойчивого непонимания. Иногда я приносил с улицы новости, которые в моем переводе звучали, например, следующим образом:

– Пролетал американский самолет. Скоро выгонят всех русских. Завтра будут их на рынке бить.

– Ага, – говорил отец, засовывая полевую сумку и кобуру с пистолетом под подушку, – могут чуть свет поднять. Опять выспаться не удастся.

Так и дожил я успешно до четырех с половиной лет, когда у нас во дворе появился новый парень. Это был Боря, ученик-первоклассник из русской семьи. Он ходил в роскошной школьной гимнастерке, подпоясанный ремнем с бляхой и носил настоящую фуражку с кокардой и кожаный портфель. Помнится, что жили поблизости и другие школьники, но они были намного старше и казались мне тогда людьми взрослыми, следовательно, – не интересными. Проходя мимо нас, копошащихся в песочнице, они своего внимания на мелюзгу не тратили. Другое дело, – Борис. Он солидно присаживался на свой портфель и затевал со мной разговор на разные темы от дел семейных до военных и даже школьных, что мне было страшно интересно. Разговаривали мы, естественно, по-русски, что остальным ребятам было малопонятно, и в беседах этих они участия почти не принимали. Теперь-то мне ясно, что ему просто домой идти не хотелось, а за пределы двора выходить запрещалось. И не с кем было ему пообщаться на родном языке, кроме, как со мной. Однако, я в то время очень гордился этим знакомством, считая его настоящей дружбой. Не знаю, как бывает у других, но для меня тогда этот мальчишка стал самым большим авторитетом, тягаться с которым не мог абсолютно никто, в том числе и отец с матерью. А всего-то, был он старше меня года на три. И, – на тебе. Почерпнутыми от него сведениями и заблуждениями я пользовался еще многие годы. Да и сейчас, частенько, ловлю себя на какой-нибудь бредовой мысли, естественным образом вытекающей из «секретных колдовских знаний» или, что еще круче, – «теории взаимоотношения полов», доведенной до меня, четырехлетнего, этим семилетним секс инструктором.