Глава первая
Я просыпаюсь, когда красная цифра из пятерки готова превратиться в шестерку, а ты спишь, выставив острую лопатку из-под одеяла, а над нею – груда волос. Привычка вставать ни свет ни заря все еще со мной, и я использую ее соразмерно с обстоятельствами и желаниями.
Сегодня никаких особых обстоятельств нет, так что можно было повернуться на другой бок и поспать еще. Если бы не желание.
Я все еще не привык просыпаться не один. Это отнимает пару секунд, чтобы понять, что все теперь по-другому.
Я еще ни к чему не привык, хотя прошло уже больше 2х месяцев.
Ты смеешься надо мной в дневное время, когда я отвечаю на телефонные звонки по-английски, а в ночное время не всегда легко понять, что со мной происходит. В ночное время ты спишь, или как ты говоришь – отсыпаешься за хронический недосып многих последних лет.
Ночник-лягушка дает достаточно света чтобы увидеть твой полураскрытый кулачок. В начале ночи он держал край одеяла, чтобы не сползало со спины, но ты заснула, одеяло сползло, а он остался делать вид, что работал всю ночь.
Я нежной змейкой просовываю руку к твоему бедру.
Ты поворачиваешься на спину и закидываешь руку поперек лица, но одной рукой двоих губ не перекрыть. Они сведены в ровную дырочку, готовые к осторожному, предрассветному свисту. Я жду, что будет дальше. Ты продолжаешь спать.
Я пытаюсь улечься в похожую позу – одна нога согнута в колене и образует треугольник с другой, вытянутой, а рука прикрывает половину лица. Если мы так долежим до рассвета а потом вместе проснемся, то в потолочном зеркале увидим наше отражение, напоминающее синхронный лежачий танец двух фигур.
Но до рассвета мне не дождаться: я дотягиваюсь до резинки на твоих ночных боксерс. Она нависла виадуком над чуть впалым животом.
Раздается предрассветный свист, и мы оба замираем на долгую секунду.
По сигналу мы поворачиваем головы друг к другу для обозрения.
Твой день начинается с жалобы: «В этой дурацкой пижаме в ширинке вшиты 3 перламутровые пуговицы, которые вовсе и не пуговицы, а так – 3 кусочка перламутра с дырочками для нитки, но с такими острыми краями, что мне снились дурацкие сны, и я порезалась».
Ты протягиваешь мне руку прямо к губам и глазам, чтобы у меня была возможность убедиться, что твой сон был вещим.
И в самом деле на твоем указательном пальце есть свежая царапина.
Я осуждающе смотрю на царапину и говорю слегка треснувшим со сна баском: «Это не должно повториться. Если ты прямо сейчас дашь мне пижаму, я обезврежу ее навсегда, а если не дашь, то могу сделать то же самое, как говорится, на теле заказчика».
– Как так на теле? А что же будет тогда со мной?
– Что будет, то и будет. Я бы не стал загадывать, а то получится как и в прошлый раз…
Наше пробуждение все это время начинается с одной и той же игры – кто засмеется первый, тот и проиграл, а победитель может делать все, что обычно делают победители.
Надо заметить, что мы оба бескорыстные борцы за правду и не поддаемся никаким искушениям и компромиссам, включая случайную щекотку.
Ты преуспеваешь в этой игре гигантским шагами. Мне становится грустно, что больше не могу так легко выигрывать.
