Чего не могут боги

Владимиро-Суздальское княжество 1238 год.

Небо плакало. И слезы его тяжелыми белыми хлопьями февральского снега сыпались на щедро политую кровью землю. Широкая лесная прогалина была усеяна множеством мертвых тел. Русичи и ордынцы – все лежали вповалку, друг на друге. Немало воинов полегло в кровавой сече с обеих сторон, хотя степняков, все же, больше. Но победители, похоже, спешили, так что мертвых своих хоронить не стали.

Вот и осталось поле ратное накрытым для пиршества, которое могло теперь учинить тут воронье, уже начавшее, кстати, слетаться. Здоровенный нахохлившийся от холода черный ворон не спеша переступал по багряному от крови снегу, искоса поглядывая на облюбованного им высокого дружинника с русой бородой, лежавшего между двух степняков. Шлем его был замят ударом тяжелой булавы одного из ордынцев, а меч дружинника застрял в груди второго. Видать, дорого продал свою жизнь русский воин.

Ворон только стал приглядываться к незащищенному лицу дружинника, как «мертвец» вдруг пошевелился, и рука его в тяжелой кольчужной перчатке задела пернатого падальщика. Тот поспешно взлетел с недовольным хриплым карканьем и принялся кружить над прогалиной, выбирая себе другого покойника, уже настоящего.

Дружинник еще раз пошевелился. На губы его, коричневые от запекшейся на них крови, упала снежинка, вторая, третья… Раненый жадно схватил их пересохшим ртом – пить хотелось безумно – и, едва приоткрыв веки, тут же смежил их вновь. Глаза слезились, а голова разламывалась от боли. И все же, дружиннику невероятно повезло – ордынская булава ударила вскользь и не проломила череп, как могла бы, а только повергла наземь, лишив сознания. Степняки же сочли его мертвым и добивать не стали.

У Родиона (а именно так звали дружинника) болела не только голова – ломило все тело. Сил не было совсем, тошнило, а во рту стоял солоноватый вкус крови. Живой – и то ладно, но в ближайшее время уже не воин. Всего седьмица минула с того страшного вечера, как прорвался Родион со своими дружинниками из кольца врагов в пылающем Владимире. Там он мог бы лишь пасть в неравном бою с ордынскими полчищами, а на севере, у Мологи, где собирал войска князь Юрий Всеволодович, весьма пригодились бы полторы сотни отменно вооруженных и обученных воинов Родиона.

Но ему не повезло – дружина, попав в метель, наткнулась на ордынский конный отряд и вступила в бой. Вот только отряд этот оказался частью тумена Бурундая, спешившего на север, чтобы отрезать стоявшие на Сити полки Юрия Всеволодовича от земель Новгородских да Смоленских. Доблестно бились дружинники Родиона, но их просто задавили числом, и они полегли все, до последнего человека. Командир, похоже, остался единственным выжившим, но и это ненадолго, если он не найдет в себе силы подняться и двигаться. Иначе просто замерзнет насмерть, и вон тот черный ворон, что сейчас кружит над ратным полем, все-таки им пообедает…

Сзади захрустел снег под чьими-то тяжелыми шагами, и ворон, вновь сварливо каркнув, полетел прочь – искать себе поживы в другом месте, благо, в эту кровавую зиму на Владимиро-Суздальской земле в мертвецах недостатка не было.

Родион не мог настолько повернуть голову, чтобы увидеть, кто к нему приближается, но не ожидал от неизвестного человека ничего хорошего. Ордынец ли это или мародер, которых с начала нашествия развелось великое множество, первым делом он решит навсегда упокоить раненого дружинника, а потом уже без помех заняться тем, для чего сюда явился. Собрав все невеликие оставшиеся силы, Родион потянулся к своему мечу, торчащему из тела убитого степняка, когда знакомый голос заставил его замереть от изумления: