Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф - Миша Ландбург

Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф

Страниц

95

Год

2015

Гуш-Кати́ф (ивр. גוש קטיף‎, «урожайный блок») – блок еврейских поселений на юге сектора Газа, который был освобожден от еврейских поселенцев в августе 2005 года. Израиль реализовал план «одностороннего размежевания», в рамках которого проводилась эвакуация и разрушение поселений. Ставшая свидетелем этого события территория в последующие месяцы была передана под контроль Палестинской автономии.

В процессе исполнения плана Израиль принял решение об освобождении Гуш-Кати́фа, блока поселений, который издревле был символом продуктивности и плодородия. Жизнь здесь процветала благодаря умелым рукам тружеников, которые с большой преданностью возделывали землю и развивали сельское хозяйство.

Однако, движение к мирному урегулированию конфликта привело к решению Израиля об эвакуации идеально организованного и обжитого Гуш-Кати́фа. Этот шаг был предпринят с целью снизить напряженность в регионе, улучшить безопасность граждан и создать благоприятную атмосферу для продолжения мирного процесса.

После эвакуации еврейских поселенцев и разрушения поселений, территория Гуш-Кати́фа получила новое назначение. Сегодня она находится под контролем Палестинской автономии, которая предприняла меры для реконструкции и развития этой области.

Таким образом, история Гуш-Кати́фа отражает сложные перипетии на пути к мирному урегулированию и созданию благоприятной среды для сотрудничества и прогресса. Это место, где произошли перемены, и которое стало новым символом надежды и возможностей для будущего на Ближнем Востоке.

Читать бесплатно онлайн Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф - Миша Ландбург

CUI BONO? (кому это нужно? в чьих интересах? лат)

повесть о трагедии Гуш Катифа, в августе 2005 года



Кфар-Даром,17-ое августа, 2005 год. 5,45 утра.


В это утро не петухи разбудили Кфар-Даром, а почтальон Бенци, который, перебегая от домика к домику, размахивал свежим номером газеты и надрывным, срывающимся голосом кричал: «Люди, завтра конец света!..»

И тут началось.

* * *

По утрам мучительно досаждали старые раны, однако, когда перед домом полковника в отставке Амира Шаца собралась толпа поселенцев, он, заставил себя подняться из кресла и, старательно погасив на лице гримасу боли, вышел на террасу.

«Это надругательство…»

«Над нашими сердцами…»

«Над нашими руками…»

«Над…»

«Над…»

«Над…»

«Теперь…»

«У нас нет больше прав оставаться в своём доме?

«Мы бесправные?»

«Мы потеряли наши права?»

«Завтра…»

«Почему?..»

«Не молчи, полковник!»

В этот час рослый, крепкого сложения полковник (когда-то побеждавший в состязаниях по триатлону) внезапно ощутил себя лишённым жизненных соков, а колюче-пристальные и испуганно-выжидающие взгляды поселенцев вызвали в нём отчаянную тоску и бессилие. Мысли в голове неудержимо путались, и впервые за всю свою жизнь он показался самому себе жалким, беспомощным, отверженным стариком:

«Мы НУЖНЫ здесь… ОЧЕНЬ НУЖНЫ… – говорил ты тогда. – Ведь мы – граница, а позади нас – страна…»

«Страна уважала нас, да и мы себя тоже…»

«До нас птицы здесь не пели, трава не росла».

«Помнишь, полковник?»

«А теперь…»

«Поимели нас…Со спины…»

«Сейчас мы кто?»

«Не молчи, полковник!».

«Ты не должен молчать!»

Лицо полковника, будто поверхность древнего сосуда, покрылось серовато-землистым цветом, и было грустно от мысли, что люди, которые стояли перед ним теперь, ещё недавно смотрели на него не так, совсем не так…

«Не должен… Должен… Должник… Долг…» – грудь полковника, вопреки прилагаемым усилиям унять буйство дыхания, продолжала непослушно вздыматься, будто что-то толкало её изнутри наружу. За долгие годы службы он усвоил, что Долг – это беспрекословное исполнение Приказа, Воли, но в это утро его охватило сомнение. «Чьей Воли? Моей? Чужой?» – думал он. Пересохло в горле, онемел язык, и, заметив на растерянных лицах поселян красноватые бугорки под глазами, он вдруг ощутил, как всё его существо объяла крайне редко испытываемая им тревога.

В последние сутки полковник жадно слушал телевизор, внимательно просматривал газеты, но, в конце концов, от телевизора его воротило, а от газет тошнило; всё услышанное и прочитанное он с раздражением отметал прочь, убеждая себя, что Это не случится, что Этого быть не может.

«Ты позвал нас сюда, и мы за тобой пошли…»

«Тогда нас называли замечательными парнями, а теперь…»

«Как назовут нас теперь?»

«А может, то, что собираются проделать с нами теперь, тоже НУЖНО, ОЧЕНЬ НУЖНО?»

«Не молчи, полковник!»

Полковник молчал, досадуя на вдруг охватившее его состояние растерянности и беспокойства. Проникшая в затылок острая боль сверлила, давила, истязала.

«Я не должен молчать?.. Но голова бастует…Моя голова… Может, это к засухе или к чему-то ещё?..» – затравленным, потухшим взглядом смотрел полковник на поселян, на их поникшие плечи, встревоженные лица, вслушивался в звучание коротких выкриков, напоминающих стоны раненых.

На прошлой неделе, пряча глаза, лейтенант Лотан Шац прошептал: «Отец, рано или поздно Это случится!..»