То, что скрыто

Сбивается дыхание – густой, удушающий дым заполняет пространство, словно зловещий туман. Маска бессильна перед набором ядовитых испарений: её фильтры не справляются с убийственной концентрацией токсинов. Слабость, холодная и неотвратимая, медленно оплетает тело, будто невидимые щупальца мрачного чудовища. Неужели вот так – в сыром, промёрзшем помещении, вдали от солнца и тепла – оборвётся моя жизнь?

Не узнав, что такое подлинное, безоблачное счастье. Не ощутив лёгкости шёлкового платья на коже, не услышав мелодичного стука каблучков по тёплому булыжнику набережной. Вместо этого – грубая военная форма, пропитанная потом и страхом, и тяжёлые кирзовые сапоги, ставшие верными спутниками тяжелых лет службы. А теперь – лишь холод бетонного пола под спиной и беспощадный, разъедающий горло дым.

Да, задание выполнено. Цель достигнута. Но умирать… умирать сейчас – невыносимо, несправедливо, преждевременно.

Пульс замедляется, словно часы, у которых вот‑вот остановится механизм.

– Товарищ майор! – доносится, будто сквозь толщу воды, взволнованный голос ефрейтора. – Отзовитесь! Вы слышите меня? Подайте знак!

Хочется вскрикнуть: «Я здесь! Вот тут!» – но губы не слушаются, голос тонет в хриплом, прерывистом дыхании.

Я всё ещё лежу у холодной, шершавой бетонной стены. Горло режет едкий, жгучий дым, каждый вдох отдаётся острой болью в груди. Нет сил подняться. Ноги и руки, некогда крепкие и послушные, теперь словно чужие – безжизненные, неповоротливые.

Из последних, истончающихся сил поднимаю руку. В ладони – лазерный маячок, последний мост между мной и миром живых. Слабо, почти безвольно надавливаю на кнопку. На стене вспыхивает тусклый, дрожащий красный луч – едва различимый знак моего присутствия.

Сознание тает, растворяется в гулкой темноте…падаю во тьму…

Кругом – ослепительная, почти режущая глаза белизна. На мгновение мелькает безумная мысль: неужели я всё‑таки попала на небеса?

Но нет. Если бы я была мертва, не чувствовала бы этого чудовищного, всепоглощающего боли – словно не один, а десяток безжалостных противников избивали меня в рукопашной. Чёрт… Ведь так и было!

С огромным трудом разлепляю веки – они будто налиты свинцом, неповоротливы, словно чужие. «Картинка отстаёт»: размытые очертания, мутные силуэты. Постепенно фокус возвращается – белый потолок, стерильные линии больничной палаты. В руку введён катетер, по прозрачному шлангу медленно поступает спасительная жидкость – вещество, очищающее организм от ядовитых остатков.

Оглядываюсь. Рядом с кроватью, на скромном больничном столике, стоит ваза с фруктами – яркими, сочными, совершенно неуместными в этой холодной, обезличенной обстановке.

«Чем они только думают? – мысленно усмехаюсь. – В моём состоянии даже мысль о том, чтобы жевать эти яблоки и груши, кажется абсурдной».

Надоела эта штука в руке. Нервно, почти с вызовом вырываю катетер. Голова тут же кружится, мир на мгновение плывёт, но я упрямо спускаю ноги с кровати.

– Эй, кто‑нибудь есть за дверью?! – голос звучит хрипло, но настойчиво. – Эй, я очнулась! Слышите? Оглохли?!

За дверью – мгновенная суета, торопливые шаги. Дверь легко распахивается, и тут же трое солдат, выстроившись в идеально ровный ряд, громогласно, почти синхронно выкрикивают:

– Здравие желаем, товарищ майор!!!