Песчинка в горле Вселенной

Станция Прометей не вращалась. Её держали грави-якоря, искусственно стабилизируя положение в пространстве за орбитой Плутона – последней признанной границей старой Солнечной системы. Здесь не было зари, не было вечера, не было даже тьмы в привычном смысле. Здесь была только серо-голубая зыбь холодного вакуума, звенящая абсолютной немотой.

Окна обсервационного купола были затянуты тонкой плёнкой инея, словно станция дышала – не как живое существо, а как металл, уставший от безвременья.

Навигатор и пилот Ясунори сидел на краю стола, скрестив ноги по-восточному. Он шептал мантру, почти неслышно: – Пустота – не враг. Пустота – зеркало. Отражайся правильно, и пройдёшь.

Из его зажжённой сигареты в закрытом отсеке не шёл дым – гравитация была слаба, а фильтры мгновенно втягивали посторонние частицы. Но запах табака остался. Он смешался с ионным озоном, со стерильным ароматом антисептиков, с медным послевкусием статики.

Ишара Алам стояла у пульта нейросканера. На экране вились синие голограммы – мыслеформы, которые реагировали на биополе её мозга. Чем сильнее она нервничала, тем хаотичнее пульсировали спирали.

– Синхронизация выше нормы, – сказала она, даже не глядя на Ясунори. – Это плохо.

– Ты не спала?

– Ты знаешь ответ. – Опять мама снилась?

Ишара кивнула. Её глаза были цвета мёртвого янтаря – сухого, старого, лишённого солнечного света.

– Она стояла у воды, – прошептала женщина. – Смотрела на меня. И держала в руках колыбель. Пустую.

Тишина вновь накрыла отсек, как прозрачная завеса. Только фоновые алгоритмы щёлкали, корректируя частоты.

– Твоя мать мертва пятнадцать лет, – сказал Ясунори. – Это не она. Это – кротовая нора зовёт.

– Я не верю в мистику, – попыталась усмехнуться Ишара, но губы её дрожали.

– А зря, – серьёзно ответил он. – Здесь, в этом месте, на этом рубеже, физика заканчивается. Дальше начинается язык страха. Или веры.

Дверь с тихим шипением открылась. Вошёл капитан.

Алехандро Верн – человек, в чьих чертах была упрямая одиссея многих поколений. У него были руки рабочего, глаза астронома и осанка мечтателя, которому пришлось стать солдатом.

Он молча обошёл стол, вытащил из потайного отсека кристалл, вставил в порт управления. На мгновение свет погас – и вновь вспыхнул, приглушённый и бледно-голубой.

– У нас остался час, – тихо произнёс он. – Через 47 минут Шива-9 раскроется.

Никто не ответил. Только голограмма корабля на экране повернулась – медленно, как будто её разбудили.

– Я не верю в возвращение, – сказал Верн после паузы. – Ни физическое, ни психическое. Всё, что мы сделаем после точки сингулярности, не будет иметь обратного хода.

– И всё же ты идёшь, – прошептала Ишара.

Он посмотрел на неё, и в его взгляде была усталость долгой памяти.

– Потому что, если там есть хоть одна истина, достойная жертвы, – я должен быть тем, кто увидит её первым.

За тридцать минут до старта экипаж прошёл последнюю нейропроверку.

Эти тесты не просто фиксировали эмоциональное состояние – они записывали «паттерны самости», чтобы, если потребуется, можно было воссоздать цифровую копию. Теоретически.

Практически – никто ещё не возвращался из «кротовых нор», как называли нестабильные гравитационные тоннели.

В капсуле подготовки Ишара смотрела на чертёж станции.