Сокровище Беаты

Стоял жаркий июльский день. Полуденный зной раскалил черепичные крыши городских построек и камни выщербленных мостовых. Нагретый воздух трепетал мелкой рябью, искажая контуры зданий и покосившихся уличных фонарей. По узким тротуарам медленно передвигались фигурки измождённых невыносимой жарой прохожих. Навьюченные лошади обречённо тащили тяжёлые повозки, доверху гружёные поклажей. Их понурого вида хозяева прятали свои головы под соломенными шляпами и время от времени прикладывались к кожаным флягам, глотая из горлышка ледяную родниковую воду. Даже дворовые собаки притихли, скрываясь в тени от косых навесов у распахнутых настежь подъездов. Всякое живое существо пыталось отыскать себе укромный уголок, где можно было бы надеяться на спасительную прохладу. Кипучая городская жизнь замедлила своё шумное течение под палящими лучами ослепительного июльского солнца. Пышущее жаром пекло, словно в жерле раскочегаренной печной топки, расплавило повседневную суету, наводнившую с утра славный город Валенсбург, и утихомирило его беспокойных обитателей. И вот средь этой унылой картины, меж вялых, размякших от жары тел, нарушая общий «ползущий» порядок, по одной из городских улиц, не чуя под собой ног, несётся наш герой – шустрый мальчуган лет одиннадцати отроду с выгоревшими русыми волосами, запечённым и обветренным на летнем воздухе лицом, в застиранной льняной рубахе, кое-как заправленной в широкие штаны с оттопыренными карманами, и потрёпанной кепке с надвинутым на лоб махристым козырьком. Он проскочил мимо портняжной мастерской, ловко перепрыгнул через пятно растрескавшейся грязи – остатки иссохшей лужи, миновал центральный перекрёсток, обогнав телегу лудильщика, и, преодолев без малого пятьсот ярдов по широкому прямому проспекту за какие-то две-три минуты, ухватился за фонарный столб, чтобы с разбегу не промахнуть мимо знакомой двери, ведущей в местную пекарню. В людях с подачи какого-то остряка её шутливо прозвали «Заведение мадам Буланже». Возле этого невысокого, одноэтажного строения, как обычно, сильно пахло ванилью, корицей и ягодным джемом. Чарующий, приторно-сладкий аромат, доносившийся изнутри, всегда притягивал сюда городских сладкоежек, коим, несомненно, являлся и наш персонаж. Блаженно закрыв глаза и вдохнув полной грудью волшебные запахи, мальчуган наотмашь распахнул входную дверь и ввалился в лавку. Мелодично зазвенел китайский колокольчик, подвешенный справа, над дверным косяком. Закопчённые стены и тронутые гарью потолки пекарни на первый взгляд производили мрачноватое впечатление. Что уж тут поделаешь – таков удел всякого заведения, где с раннего утра и до позднего вечера полыхает в печи огонь, скоблятся от нагара сковороды и шкворчит раскалённое масло. Как ни странно, но на этот раз никто не отозвался на зов колокольчика, громко заявившего о появлении покупателя. Дело в том, что сразу за торговым прилавком находилась перегородка, сложенная из ровного камня, которая отделяла магазинчик от кухни. Перегородка имела в себе арочный проход, достаточно широкий для того, чтобы через него можно было свободно проносить поддоны с пирогами и прочими лакомствами. В этом тесном помещении, заставленном стеллажами и заваленном почти до самого потолка мешками с мукой, не покладая рук, священнодействовала хозяйка заведения. На самом деле её звали Макбет Досон. Она была уроженкой маленького провинциального городка на задворках королевства Квитония и прибыла в Валенсбург в числе тех переселенцев, что решили попытать счастья на новой земле, когда король Бенедикт Премудрый объявил о своём намерении заселить северные окраины собственных владений, доселе пустовавшие. Но пришедшая из ниоткуда беда, которую в народе прозвали «Чёрной смертью», вынудила её и ещё с дюжину таких же приезжих покинуть только-только обжитую местность и укрыться в стенах упомянутого города, ибо его благословенный порог бубонная чума, по счастью, обошла стороной. У неё был племянник по имени Питер, оставшийся сиротой после смерти матери. Матушка Питера приходилась Макбет родной сестрой, и когда её душа по воле Господа отправилась на Небеса, сердобольная родственница взяла к себе единственного племянника на содержание. Сама же тётушка была незамужней и бездетной, потому питала к пасынку болезненную привязанность и всячески ограждала его от нежелательных уличных знакомств, от чего сам Питер откровенно страдал и неоднократно высказывал свою претензию чрезмерно заботливой попечительнице. Ростом он был чуть выше своих сверстников, немного худощав, темноволос, с неулыбчивой миной на лице, усеянном мелкими, как манка, едва приметными конопушками. К нему-то сейчас и спешил со всех ног общеизвестный городской непоседа по имени Николас Флетчер. На прилавке грибной шляпкой торчал ещё один звонок, и запыхавшийся посетитель по-свойски ударил по нему растопыренной пятернёй аж три раза. За стеной послышался чей-то приглушённый, невнятный голос. «Ага, значит, кто-то есть», – подумал Николас. Несмотря на строжайший запрет хозяйки, он всё же рискнул заглянуть в святая святых мадам Буланже. Эта женщина объёмистой комплекции прославилась на весь город не только умением стряпать отменную выпечку, но и сердитым, подчас даже суровым характером. Она строго на строго воспрещала посторонним совать любопытный нос в свой кулинарный отдел. Её заведение всегда приятно удивляло покупателей чистотой и идеальным порядком. Хозяйка проявляла исключительную заботу о репутации пекарни, и потому внешняя опрятность, рачительность в делах и любовь к чистоте так полезно сочетались в ней с грозным темпераментом. Иначе в этом непростом деле, впрочем, как и во всяком другом, удержать всё под контролем было невозможно. Так что при случае она вполне могла приложить не только крепким словцом, но и съездить деревянной мешалкой по любознательной голове одного из тех дворовых мальчишек, что слетались на сладостный аромат кипящего в тазике джема, как дикие пчёлы на мёд. Обычно хозяйка сама встречала своих покупателей, но поскольку её пышные формы так и не появились в проёме под аркой, это означало лишь одно – Макбет Досон в пекарне не было. Тем не менее, сдавленный хрип и странная возня за стеной не прекращались. Николас осторожно заглянул в кухню, где его глазам предстала картина жуткого беспорядка: по столешнице была разбросана перевёрнутая вверх дном посуда, из опрокинутых на полках кулей тонкими струйками сыпались на плиту манка и соль, а в луже разлитого по полу молока утопали глиняные черепки разбитого кувшина. Справа, из-под груды мешков с мукой, наваленных друг на друга, торчали носками вверх два ботинка – оттуда и раздавался тот самый таинственный звук. Николас пробрался за мучной склад и в предполагаемом месте нахождения головы «погребённого» попытался один из них откинуть в сторону. Первая попытка оказалась неудачной, и пятидесятифунтовый упрямец всей своей тяжестью навалился на голову бедолаги, которая в тот же миг что-то жалобно промычала. Тогда, обойдя мешок с другой стороны и ухватившись покрепче за узел, Николас снова изо всех сил потянул его на себя. Не в силах больше сопротивляться крепким мальчишеским рукам, пыльный толстяк, наконец, сдался и беспомощно перевалился на другой бок.