Седьмая чаша. И вылил ангел в воду чашу свою, и стала кровь

Время не ранит, но раны лечит,

Время добрее, чем мы считаем.

Жизнь равнодушием искалечив,

Прошлое муторно нас листает.

Книжные дети, дурное семя,

Что под обложкой? Вина и горечь.

«Ну, ничего, – говорит нам время.

Из корешка прорастают корни

Смутной надежды, надежды дикой,

Темной, как небо холодным летом,

Терпкой, как мята и земляника…»

Сколько страниц до конца сюжета?

Буквы, как рыбы, во тьме кромешной,

Плавают молча, одна, вторая…

…Что нам осталось? Страница «нежность»

Грубо надорванная по краю.

Саломея

Все прекрасно, милый, я не спорю.

В угол сяду, пряди теребя…

Разве это горе? Нет, не горе.

Я ведь приготовила тебя.

Сердце, спи. Забейся под матрасы.

Карта бита, сыграна, отбой.

Вкусно, милый? Сердце – это мясо.

Ешь, оно отравлено тобой.

Нож и вилка – крестиком, а нолик

Нам на сдачу. Выжившим – на чай.

Эй, гарсон! Свечу на крайний столик!

Пусть на нервы капает свеча.

Скрипка ноет, тянется, хохочет,

Ноты, как фантазии, мертвы.

Знает Бог – раз женщина не хочет,

Значит, все сбывается, увы.

Как тебя я раньше целовала!

Было – вечность, выжило – вчера.

Ты сорвал седьмое покрывало.

Да, пора. Мне кажется, пора.

Ну, простимся. Знают богомолы —

Кровь – вода. Сочтемся как-нибудь.

Нет, постой! Последний женский голод —

Положи мне голову на грудь.

Каин

Я – Каин.

Хлеба мои – ржавые, мертвые остья.

Я – камень.

Я мертвая, грязная, серая осень.

Века мне

Дробят позвоночник, как вилы – солому.

А память

Гноясь, вытекает по свежим изломам.

Я выжат.

Но ненависть все еще в горле клубится.

Ведь выжжен

На каждом, кто дышит, значок кровопийцы.

Все – звери.

Лишь я этот титул веками таскаю.

Но верю

Что знает Господь, кто единственный Каин.

Однажды

Мы встретимся, Бог. Утираясь от пыли.

Ты скажешь:

«Прости меня, сын». Я убью тебя.

Или…

Я ласкаю пальцами книжные переплеты,

У меня цейтнот, аллергия на апельсины,

Два дурных кота, тридцать три блокнота,

Ты мне пишешь: «Слушай, полно работы,

Я бы рад заехать к тебе, красивая,

Но устал, my love, до восьмого пота».

Поняла. Спасибо.

Надеваю черное кружево, губы крашу

в темно-красный, делаю сэлфи в ванной.

Мой рассудок ясен, глаза туманны,

Перспективы, в целом, необратимы.

Имидж – между шлюхой и побратимом,

Ты мне пишешь: «Слушай, не до интима».

Да, ОК. Не страшно.

А потом я злюсь, и в пике срываюсь,

Не звоню три месяца, аж воротит.

Хочешь – и ебись на своей работе,

Хоть на крышке гроба, хоть в подворотне…

Мне плевать, но главное – чтоб не в душу.

Ты мне пишешь: «Я тут подумал, слушай,

Что давно не видел… Ты как, не против?»

Я немедленно раздеваюсь.

Приезжаешь, весь такой в стильном твиде.

Пьем ламбруско, быстро, давно не чокаясь,

И зачем – программа обычно четкая,

Синяки потом на плечах – отчетливо

Проступают, это не страсть, а видимость.

Уезжая, ты говоришь – увидимся.

А любовь – при чем тут…

Закрываю двери, несу молока коту,

На себя не глядя, тоником – красоту

Без особой дрожи с себя смываю.

Через месяц где-нибудь позвонит,

Снова скажет – слушай, ну извини,

Я приеду в пятницу, вот те крест.»

Захожу вконтакт, там кладбище – Эверест,

Сотни тел, боровшихся за мечту…

Выбираю позу и застываю.

Нас делает жизнь слишком гордыми, слишком гладкими. Дела – хорошо, потому что такой обычай. Я крашу глаза, навожу на себя загадку. Я женщина, дааа. И мне нравится быть добычей! Мне нравится чувствовать легкую дрожь в коленях, закусывать губы, в попытке смирить дыханье. И демонстрировать мягкость кошачьей лени, запах усилив мускусом и духами. Чувствовать кожей – хищник идет по следу, вот он, все ближе, к нежной ложбинке горла… Я проиграю – это моя победа. Ты подойдешь – я вскину глаза покорно.