Слуга государев. Бунт

Москва. Лубянка, 38

Наши дни

Шаг… еще один… Вижу, как из толпы выделяется один человек. Он одет неприметно, для всех других – сливается с толпой. Но лицо… У меня хорошая память на лица, на всё хорошая память. Это один из охранников Горюшкина.

Боец засовывает правую руку под куртку. Я понимаю, что дальше произойдет. Но… Ничего не предпринимаю. Моя месть свершилась, теперь, особенно после слов президента, разберутся, накажут. А я… Я готов встретиться со своей семьей. Лучше так, чтобы я стал ритуальной жертвой, но правда через мою кровь прорвалась бы наружу.

Глаза… Я встречаюсь взглядом со своим убийцей. И вижу не железную решимость, а сожаление, сомнение в его глазах. Он вынужден. Он – слаб, ибо система прогнула и его, если не хочет, но стреляет.

– Бах! – услышал я выстрел, и только потом ощутил страшную боль.

Я иду к вам… Родные…

* * *

Клинцы. Брянская область

Тремя месяцами ранее

– Лидок, оставь внуков. В лес свожу ребятишек, грибов наберем, нынче боровики пошли, хоть косой коси! – я безуспешно пытался найти аргументы, чтобы дочь со своей семьей не уезжала сегодня домой, в Москву.

– Пап, ну прекращай! Знаю я тебя, и понимаю, почему упрашиваешь остаться. Сколько раз уже звали с собой в Москву. Тем более, что и мне помог бы с детьми, пока Игорь в командировках. Правда, много дел. Митьке пора к школе готовиться, Лену в сад отдадим, ну, а нам с Игорем… Он же только на три месяца пришел в отпуск. Потом опять туда… воевать, – сказала Лида.

– Я этой Москвой уже надышался. Все… Тут, с природой, моя жизнь, – сказал я. – А что до Игоря… Все правильно. Но я еще проверю зятя.

– Опять по банкам стрелять? А соседи полицию не вызовут? – усмехнулась дочь.

– Они привыкли. Считают меня шизанутым реконструктором. Особенно, когда я из лука стреляю да упражняюсь с сабелькой.

– Ой, и зачем это тебе? – привычно усмехнувшись, спросила дочь, поцеловала меня в макушку и отошла в сторону, к дивану, где были сложены вещи детей.

Зачем? А и вправду, зачем? Физкультура, наверное. А сабля… Так дед еще завещал ее. А ему прадед, а ему… Там, в той дали, теряется историзм и начинаются семейные легенды. Клинок добрый, но явно не столь старинный, насколько глубоко в историю уходят семейные предания.

Дочь ушла усаживать детей в машину, а я все еще сидел за столом в своем бревенчатом доме, который построил собственными руками, и смотрел на все те яства, что были разложены напоказ на белоснежной скатерти. Расстарался. И пирожки тут, сам пёк, мёд с собственной пасеки, конфет накупил… Даже свои сливки, свое масло сливочное, такого в магазине не найти. Словно это «натуральной и органической» едой я хотел купить внуков и дочку.

Пока мы прощались, Лида, уже не девочка с хвостиком, а молодая женщина, поняла мою тоску. Она подошла к круглому столу, стоящему посредине комнаты, обняла меня, поцеловала в небритую щеку, откуда пробивались уже не черные как смоль волосы, а окрашенные в старческое серебро.

– Прости всех, отпусти – пора уже, пап. Столько времени прошло? Возвращайся к жизни!

Я лишь снисходительно улыбнулся. Все то, что наполняло мою жизнь, ушло. Я уже не служу своему государству. В какой-то момент оказался ненужным. Нет, не государству даже, а некоторым личностям, которым я перешел дорогу.

Жена… Она умерла. Знаю, что Машу, единственную мою любовь, могли спасти, дочь обращалась, пока я служил, в Контору. Но нет… И теперь простить всех?