Чисто царское убийство

Лейб-медик его императорского величества Иван Блюментрост вышел из комнаты царя и поспешно закрыл за собой дверь. Ему, врачу, нехорошо было в этом признаваться, но он уже сил не имел далее находиться в том смраде, который стоял около постели больного императора. А ведь Иван Лаврентьевич уже две недели не отходил от постели больного.

Первым человеком, которого лейб-медик увидел в коридоре, была, конечно же, государыня императрица Екатерина. Тоже мученица, проводившая у постели больного даже больше времени, чем сам доктор Блюментрост.

– Что, как он? – спросила государыня.

– При проведении операции мучился сильно, кричал, – ответил доктор. – Сей же час, смею надеяться, наступило улучшение, хоть и слабое. Царь заснул.

– Хорошо, я посижу с ним, – сказала Екатерина и зашла в комнату.

Не успел лейб-медик сделать еще два шага по коридору дворца, как из-за поворота показался еще один человек, не отходивший от Петра во время его болезни. Это был светлейший князь, кавалер ордена Белого орла, до недавнего времени губернатор петербургский Александр Данилович Меншиков.

Он задал Блюментросту тот же вопрос, что и Екатерина:

– Как государь?

– Его величеству стало лучше. Он заснул. У постели больного сейчас находится императрица Екатерина.

Светлейший князь сообщил лейб-медику, что тоже проведает Петра, и скрылся за дверью.

Меншиков вошел в комнату, приблизился к постели императора, наклонился, некоторое время вглядывался в его лицо, затем подошел к Екатерине, сел рядом с ней и произнес:

– Больно, государыня императрица! Сил нет, как горестно видеть жалкое положение, в котором пребывает великий государь!

Екатерина ничего не ответила, только молча взглянула на светлейшего и кивнула. Супруга императора Петра, урожденная Марта Скавронская – а может, и не Скавронская, а Веселовская, кто их разберет в этой Ливонии, – не отличалась болтливостью. Не был замечен за нею и такой недостаток, как острый ум – большая беда у женщин! – или злой язык. Зато императрица была известна своим природным тактом и знанием людей.

– Больно видеть такое положение! – продолжил Меншиков. – Но еще тяжелее сознавать, что в подобном ничтожестве и вся Россия пребывать будет, ежели государь не осилит болезнь и падет!

– Отчего же Россия будет пребывать в ничтожестве? – спросила Екатерина. – Разве наша армия не остается сильной? Все корабли разом потонут, оттого что не станет флотоводца? Подданные не будут верны императорской короне?

– В том-то и дело, матушка императрица! – воскликнул светлейший князь. – Армия ослабеет без полководца, флот не выйдет из гаваней, и поданные разбегутся! Ведь наши супостаты чего добиваются? На что надеются? Они хотят возвести на престол царевича Петра Алексеевича, сына покойного Алексея Петровича. А сей отрок, как ты сама знаешь, весьма юн, ему десять лет всего. Стало быть, править будет не он, а Долгоруковы, Голицыны да монашка Евдокия, в прошлом супруга нашего государя. А она…

– Молчи, князь, ни слова более! – прервала Екатерина речь вельможи.

Слова Меншикова, как видно, произвели сильное воздействие на императрицу. Эта женщина, обычно весьма сдержанная, встала и в волнении принялась ходить по комнате.

– Да, ты прав, я вижу, – произнесла она. – Евдокия, Долгоруковы!.. Нет, такого я никак не могу допустить! Какое им дело до армии, до новых кораблей? Все захиреет!